Плывун

Все эти звонкие удары литавр — «скал-сень», «стрел звон», «гимн грянь» — сопровождались подпрыгиваниями на костылях, что было достаточно сложно исполнить. Пирошников радовался.

— Слышите? У него шпоры звенят на ногах! Он скачет на лошади!

— Кто? — недоумевала Серафима.

— Да Мандельштам же! Осип Эмильевич!

Юльке это очень нравилось; она не умела скакать на своей коляске, зато описывала плавные круги вокруг стола, когда Пирошников подсовывал ей другие стихи того же автора:

На бледно-голубой эмали, Какая мыслима в апреле, Березы ветви поднимали И незаметно вечерели. Узор отточенный и мелкий, Застыла тоненькая сетка, Как на фарфоровой тарелке Рисунок, вычерченный метко,— Когда его художник милый Выводит на стеклянной тверди, В сознании минутной силы, В забвении печальной смерти.

И Пирошников, внезапно посерьезнев, рассказывал им, как его убивали. Рассказывал, будто был близким другом или приятелем, будто это касалось его лично. Да это и касалось его лично. А на Новый год пришел Борис Леонидович со своими Рождественскими стихами. За стеклянной стенкой, на крыше, вилась метель, горела огнями елка, пылал камин в гостиной, и Пирошников читал стихи, подражая автору, с какой-то жалобно-умиротворяющей интонацией:

Стояла зима. Дул ветер из степи. И холодно было младенцу в вертепе На склоне холма. Его согревало дыханье вола. Домашние звери Стояли в пещере, Над яслями теплая дымка плыла…

Он никогда не мог читать без слез это стихотворение. И без всякого перехода начинал рассказывать о том, как Борис Леонидович нанимался вскапывать огород на даче в Переделкине советскому поэту Суркову, которого каждую весну вынимали из норы, чтобы определить, кому будет вручена Сталинская премия.

Врал, конечно.

— Он тоже был с ограниченными возможностями? — спросила Юлька деловито.

— Кто? Пастернак? Он был с неограниченными возможностями! Только это еще хуже… Кстати, Джулия, ты бы почитала про свою любовь к Ромео четыреста лет назад. Это он перевел.

…Новый год прилетел и опустился на снежный город. Где-то на Петроградской в яслях из дуба лежал младенец из той же инвалидной команды с неограниченными возможностями. И прыгал на костылях вокруг праздничного стола, обнимая по очереди своих родных и котенка в сущности старик, которому в наступившем году исполнялось семьдесят лет.

Глава 33. Инспекция

Есть один период в году, когда время останавливается, все замирает в полусне, холод сковывает землю и струйки дыма застывают вертикально в морозном воздухе. Это первая неделя года — от новогодней ночи до Рождества.

Доедается и допивается все, что осталось с праздничного стола, не хочется ни о чем думать, тем более разглядывать подплывающую громаду года, который следует прожить, чтобы сделать еще один шаг в единственно возможном направлении.

У Пирошникова эта глыба непрожитого времени каким-то образом связывалась с массивом Плывуна, который, как ему казалось, тоже замер в глубине, погрузился в зимнюю спячку и ждет весны, когда весенние воды разбудят его и приведут в движение.

Но все оказалось не столь просто. Об этом рассказал экспериментатор Браткевич, посетивший Пирошникова как раз на Рождественской неделе.

— Идут непонятные процессы, — доложил он, после того как закончился обмен вежливыми приветствиями и вопросами о здоровье. — Датчики фиксируют повышение температуры массива. Он разжижается. Скорость погружения возросла втрое по сравнению с сентябрем.

— Почему же мы не замечаем?

— Ну она все равно относительно невелика: примерно два сантиметра в сутки.

— Но это же семь с лишним метров в год! — воскликнул Пирошников, произведя в уме быстрый подсчет.

— То-то и оно.

— А с чем это связано?

— Думаю, прежде всего с перезагрузкой дома, — начал вслух размышлять аспирант. — Вы внизу давно не были?

— Давненько, — признался Пирошников.

— Ну сами увидите… А во-вторых, лично с вами. Ваша связь с плывуном ослабла, это видно по графикам. К тому же этот юноша… Август. Он тоже воздействует. Вам бы как-то договориться.

— Что же вы раньше не сказали! — рассердился Пирошников.

— Я думал, он вам неприятен.

— Какое это имеет значение для дела! Мы проваливаемся в дыру, тут уж не до выяснения отношений!.. Вот что. Я попрошу вас в ближайшее время провести монтаж вашего оборудования на всех этажах.

Выяснилось, что Пирошников имеет в виду петли гравитации и звуковую трансляцию. Аспирант сказал, что сеть громкой трансляции уже стоит, она входит в систему противопожарной сигнализации, а вот оптоволокно нужно заказывать.

— И встанет это в копеечку, — сказал он.

— Попросите Джабраила, — посоветовал Пирошников.

— А что я ему скажу?

Пирошникову показалось, что аспирант почему-то не хочет прокладывать оптоволокно. Он задумался.

— Мне нужно такое количество, чтобы мы могли управлять тяготением во всем здании, — наконец сказал он.

Аспирант отвел глаза, тяжело вздохнул.

— Что-то не так? — спросил Пирошников.

— Да. Мы уже не можем управлять тяготением во всем здании… И нигде не можем.

— Почему?

— Я не знаю. Эффект перестал наблюдаться. То ли из-за плывуна, то ли, простите, из-за вас.

— Это связано с моей травмой? — указал Пирошников на гипсовую повязку.

— Понятия не имею.

— Жаль, — сказал Прирошников. — У меня были планы.

Он действительно планировал показать невесомость Серафиме и Юльке, предвкушал их удивление и радость и даже намеревался создать маленькую зону, свободную от тяготения, в одной из комнат пятого этажа, где можно было бы всей семьей плавать в невесомости.

Ему не хотелось думать, что естественным образом, от старости, отмерла еще одна его физическая способность, как способность быстро бегать, скажем, или прыгать. Хотя способность взаимодействия с Плывуном вряд ли была физической. Но отмирание умственных или духовных способностей было еще обиднее. Это означало маразм и деградацию личности.

А тут еще и какие-то неприятности с «перезагрузкой» дома, как выразился аспирант.

Он не стал тревожить расспросами Серафиму, а решил дождаться, когда снимут гипс, чтобы лично проинспектировать дом. А пока научил Юльку играть в буриме, и они упражнялись в четверостишиях часами.