Плывун

1972

«Эти письма порви поскорей…»

Эти письма порви поскорей, Раскроши их на малые дольки И развей за окошком… но только Ни о чем, ни о чем не жалей. Всё, что было когда-то милей И любого подарка дороже, Выбрось в форточку разом… и всё же Ни о чем, ни о чем не жалей. И вина напоследок налей, Пригуби из бокала немного И забудь меня, но… ради Бога, Ни о чем, ни о чем на жалей!

1974

«Печку на ночь затопили…»

Печку на ночь затопили, Принесли вязанку дров, Стол накрыли, чай попили, Разогрели чаем кровь. Все дневные огорченья И превратности судьбы Без особого мученья Вылетели из трубы. Только влажный шепот сада И бормочущая печь — Вот и всё, что было надо, Чтобы выпрямилась речь. Чтобы тайные изломы Нашей жизни суетной Стали вовсе незнакомы И ходили стороной.

1976

«На Васильевском острове ночь коротка…»

На Васильевском острове ночь коротка. Над Васильевским островом спят облака, Повторяя его очертанья, Прикрывая ночное свиданье. В темных сквериках липы наклонно торчат, И какие-то типы в подъездах молчат. Сигаретки горят со значеньем, Приглашая к ночным приключеньям. На Васильевском острове глуше шаги. Синий ангел слетает с трамвайной дуги И лицо твое искрой крылатой Вырывает из тьмы вороватой. Сотня окон разинула черные рты И глотает холодный настой пустоты, Но не спрятаться нам, не согреться. В этом городе некуда деться.

1976

Год любви

Все поэты с ума посходили, Повлюблялись, забросили стих, Поглупели, забыли о стиле, Никакой нет управы на них! В январе, феврале и апреле, В сентябре, октябре, ноябре Всё грустили, печалились, млели,— Вечерком, среди дня, на заре. Ревновали, искали предлога, Уезжали черт знает куда. И — ни рифмы, ни буквы, ни слога, Только письма туда и сюда. Целовали возлюбленных в груди, Совершали иные грехи… А другие какие-то люди Потихоньку кропали стихи.

1974

Февральская поэма

В. Б.

1.

Зима такая — то заплачет, То горьким снегом завалит. Наверно, это что-то значит, И в этом замысел сокрыт. Наверно, хитрая природа Опять готовит недород, Но все упорней год от года Наш удивительный народ. А впрочем, есть такое мненье, Что потеплело все вокруг. И теплые стихотворенья Шлет с юга недалекий друг. Повсюду теплое участье В моих немыслимых делах, И даже тепленькое счастье В квартирных светится углах. Сижу на кухне за машинкой, И капли бьются о карниз. Вот чертик с бешеной лезгинкой Из Грузии, без всяких виз, Блестя кавказскими глазами, Сжимая узенький кинжал, Весь в газырях, смешной, с усами, Ко мне внезапно забежал. Откуда? Что за наважденье? Ведь я элегией болел! Но чертик, чувствуя смятенье Мое, на табуретку сел И, наслаждаяся кинжалом, Полезным духом макарон И сыра запахом лежалым, Повел такие речи он: «Вы думаете, сочинитель, Что я, шутейный персонаж, В поэме этой только зритель? Отнюдь! Я соблазнитель ваш. Вы думаете, я не смею Оставить запись на полях? Все ваши рифмы я имею В моих блестящих газырях!» И вслед за этим, как проворный И ловкий иллюзионист, Рукою тоненькой и черной Он стал набрасывать на лист Такие рифмы: лето-мета, Зима-письма, тебе-судьбе… Во всем похожий на поэта И с бородавкой на губе. И я, скорее под диктовку, Чем по велению ума, Используя его сноровку, Постыдно начал: «Шла зима. Летел февраль подбитой птицей. Я ждал письма. Оно не шло. Над нашей северной столицей Пока еще не рассвело… Я шел по Невскому. Струились Огни машин по мостовой, И окна медленно слезились, И фонари вниз головой В просторных лужах отражались. Висела водяная пыль. Прохожие в сторонку жались, Когда бежал автомобиль. Я шел по Невскому на запад, К Адмиралтейству, но на грех Дальневосточный дикий запах На Мойке, на виду у всех, Меня поймал за нос, и тут же Я провалился и исчез, Оставив вам витрины, лужи, Февраль, тоску и райсобес…»

2.

На берегу того залива, Почти что на краю земли, Где волны весело, игриво Барашки белые несли, Стояли девочка и мальчик, Прожившие полжизни врозь… Такой затейливый кошмарчик, Что только оторви да брось! Любовь?.. Скорее, отсвет детства И юности свободный стих, За то полученный в наследство, Что было чистого у них, Что сберегли они подспудно И пронесли с собой тайком По жизни медленной и трудной, Где на коне, а где пешком. Три встречи было, три разлуки, Три ожидаемых беды. Твои опущенные руки И рельсов жуткие следы. Вагон пошел, как нож по вене, Болтая красным фонарем. Мы трижды гибли в этой сцене, Но сколько раз еще умрем? Нам посчастливилось родиться В такой обширнейшей стране! Мы, точно маленькие лица На брейгелевском полотне, Разбросаны в углах небрежно Среди чужих и чуждых лиц И наблюдаем безнадежно Парение свободных птиц. Кричи, зови — не дозовешься! И щель почтовая узка. По письмам вряд ли разберешься, Какие долгие века Прошли без нас, пока мы ждали, Пока читали невпопад Слова вокзальные в журнале И шли вперед с лицом назад. Зачем нам память, если болью Она прорезалась опять? Зачем нам этой крупной солью Былые раны посыпать? Зачем нам долгое мученье И плач по дурочке-судьбе? Я хоть в словах ищу спасенья, Но что останется тебе?

3.

С такими мыслями я вышел На Стрелку. Серая Нева Катила мимо. Кто услышал Мои печальные слова? Но все казалось мне печальным: На рострах вид печальных тел, И ангел в золоте сусальном Печально крыльями блестел. Печален был наш тяжкий город, Тосклив зеленый Эрмитаж. А тот, кто смолоду был молод, Далекий современник наш, Уже на каменной подставке Стоял с откинутой рукой, Внеся последние поправки В свою судьбу своей строкой. Чужая память колоннады, Дворцов, торцовых мостовых… Но почему же мы не рады Всему великолепью их? Откуда эта безысходность И почему печален крик? Любовь, как малая народность, Хранит свой собственный язык. Все было в мире, и наверно, Любовь различная была. Любили преданно и верно, Любовь была добра и зла. Воспетая в стихах и прозе, Она всегда была в ходу, Уподобляясь часто розе, Цветущей где-то на виду. Но тайная, полуслепая, Сплетенная из редких встреч, Обыкновенная такая, Вот эта, о которой речь, Которая случилась с нами, Со мной случилась и с тобой, Годами мерянная, днями — Нет, больше не было такой! Когда увидимся?.. Кто знает! Когда расстались мы?.. Давно! Февральский снег повсюду тает. Нам больше жизни не дано. И только город этот странный, Наверно, впишет пару дней В строку, но вид его туманный Не станет ближе и ясней.

Февраль 1974

На могиле Канта

Верни мне логику сознанья, Философ Кант Иммануил, Чтоб это позднее свиданье Мне выдержать хватило сил. Напомни каменной гробницей О тесных рамках бытия, Где, как в шкатулке, сохранится Вся жизнь мгновенная моя. Какое надобно терпенье — Ее осилить день за днем, Чтоб превратить в одно мгновенье, В пробел на камне гробовом, Чтоб уместились между строчек С обозначеньем точных дат Апрельский ветер, женский почерк, Вокзальный гул, прощальный взгляд. В просторном городе, продутом Холодным прусским ветерком, Мы жизнь копили по минутам, Подсчитывая их тайком, Пересыпая на ладони Их зыбкий золотой песок, Пока в гробнице, как в вагоне, Спал Кант, бессмертен и высок. Он, осуждающий беспечность, Спокойно ехал сквозь века До станции с названьем «Вечность», Пока встречались мы, пока Твоя рука в моей лежала, И ночь качала фонарем, И ты почти что не дышала, Уснувши на плече моем. Любимая! Какой философ Поможет этакой беде? Неразрешимей нет вопросов. Мы в «никогда» с тобой. В «нигде». Мы вычеркнуты из объема, Из времени исключены, У нас нет крова, нету дома, И до тебя — как до Луны. Для нас короткое свиданье — Провал во времени, когда Бессмертное существованье Нам тайно дарят поезда. А философскую систему Любви — постиг ли кто? открыл? Что скажет нам на эту тему Философ Кант Иммануил?

14. 4. 74.

«Лови уходящее счастье…»

Лови уходящее счастье, Безумную птичку-любовь! Ты больше над милой не властен, Ничто не повторится вновь. Беги по ночному бульвару, Глотая осенний туман, И где-то в гостях под гитару Пой песни, бессилен и пьян. Прокручивай в памяти снова Безвкусное это кино: Легчайшая сеть птицелова, Пустая квартира, вино, Загадка случайного взгляда, Обман, не любя и любя… «Не надо, не надо, не надо!» — Тверди это так про себя. Измученный медленной жаждой, Смотри в проходящий трамвай И с трепетом в женщине каждой Родные черты узнавай.

1976

«Счастливые стихов не пишут…»

Счастливые стихов не пишут Ни в будни, ни по выходным. Они рождаются и дышат Счастливым воздухом своим. Спокойные и трудовые, Приученные ко всему, Им эти точки, запятые, Им эти строчки — ни к чему. У них иное время быта, Иная светит им звезда. И что прошло — то позабыто, А что случится — не беда. А ты, растерзанный на части Печалью, ложью и стыдом Себе изобретаешь счастье На трудном листике пустом.

1972

Из Анджея Бурсы

Те улочки, где нас не ждут, Где дверь с замком скрипучим, По ним бродили там и тут Мы в детстве невезучем. Те улочки, где нас не ждут, Ничто в них не забыто! По ним бродили там и тут Мы в юности несытой.

1979

Перевод с польского