По дорогам идут машины
Шрифт:
— Ну и будут не жравши.
— Ничего. У них картошка припасена. Грибы сушеные. И ребятишки у тети Даши терпеливые, понимают. Войну-то ведь как прожили… Вечор она им по конфетине дала, так Огарушек, который все к вам в кузню бегает, половину съел, а половину в бумажку завернул — на другой, говорит, раз.
Никифор хмуро вздохнул и, придерживая крышку чайника волосатым пальцем, стал наливать чай.
— Гудимов дал? — спросил он внезапно.
— Все дали. Только вы один и не дали. Ну, да ничего. Вы не сердитесь, что мы к вам приставали. Нам больше не надо… Знаешь, Настя, Огарушек-то дома тоже
— Вон где мои клещи, — улыбнулся Никифор.
— Целый день стучит, — продолжала Лена, — тете Даше от этого стука житья нет.
— Коли бы взаймы, — сказал Никифор, — а то так, выложи, нивесть на что.
— А мы отдадим. Председатель обещался с урожая отдать.
«И правда, — подумала Лена, — нужно сегодня поговорить с председателем, чтобы отдал осенью. На это он согласиться. Мы его уговорим. Чего ему!»
— У нас зерно-то мелкое. Не сортовое.
— У всех такое. Мы отберем. Ну, я пошла…
— Обожди, — сказал Никифор — Мать, сходи-ка, смерь, сколько в левом сусеке.
Жена его заворчала.
— Да нам и не надо больше, — сказала Лена.
— Как это не надо! У всех берете, а моего не надо?
— Возьмем, что ли? — обернулась Лена к Насте.
— Ну, конечно, возьмем, когда папаня дает.
Жена Никифора вышла. В сенях послышались твердые мужские шаги.
— Твой все чаи распивает, — раздалось в сенях, — а на колеса шины не насажены. Что-то он разважничался, ровно высший комсостав.
Лена закусила губу.
В избу вошел председатель.
— Вот они. Все собрались. Ты почему не на работе, Ленка? То день и ночь тебя с поля не согнать, то…
— Сейчас идем, — примирительно буркнул Никифор. — Идем, Павел Кириллович. Она по делу. За зерном.
— За каким зерном?
— А на ихний участок. Дам мешка два. Только, гляди, отдай. По-честному.
— Чего отдать? — уставился на Никифора председатель.
— Дяденька Никифор, — сказала Лена. — Ленька уголь не носит.
— Обожди. Не путай… Ты обещался зерно отдать?
— Какое зерно?
Вошла жена Никифора с прутом и, прижав пальцами прут примерно на середине, сказала:
— Вот сколько осталось.
— Обожди, мать. Что там есть — наше с тобой дело. А Ленка врет. Совесть у ней телята съели.
Вечером Лена, макая химический карандаш в лужицу воды, писала:
«Товарищ Дементьев.
Пишет вам ваша знакомая, Лена Зорина.
Товарищ Дементьев, мы уговаривались, что наша бригада засеет в полтора раза больше нормы, и вы нам это разрешили. А как дошло до дела, председатель уперся и не дает. Уже время сушить зерно, дни наступили погожие, а он не дает. Прошу вас самих приехать поскорее или написать построже, чтобы он не отрекался от своих слов.
Лена вырезала из газеты конверт, заклеила письмо хлебом и только тут вспомнила, что домашний адрес агронома остался на подоконнике у Наталки.
Что же сделаешь! Придется посылать на райзо.
Потеплело. Солнце стало пригревать все сильней и сильней.
Мелкие лужи пересохли, и на их местах
остались черные пятна. Грязь в колеях покрылась ломкой коркой. Гуси ходили вдоль деревни, растворив крылья, и сигналили, как автомобили. А ответа от Петра Михайловича не было.Из МТС приехали машины: тракторы тянули на буксире качку с железными бочками, культиватор, зеленый, похожий на железнодорожный вагончик на маленьких колесах; потом эти же тракторы тащили автомашины, и всю ночь в деревне стоял стук и грохот и избы дрожали, как в лихорадке. К утру вся дорога была порезана гусеницами на ровные буханки, а лужи стали перламутровыми. Трактористы раскинули свое хозяйство у реки. Два молодых парня, в замасленных, словно кожаных, штанах, чумазые, нервные, похожие друг на друга, как братья, ходили по избам, знакомились с девчатами и тайком от механика меняли керосин на молоко.
Подходила пора сеять, а Дементьев все не приезжал, и письма от него не было.
Возле кладовой, на ровном месте, рассыпали зерно, спрыснули его водичкой, чтобы под солнышком пробудился спавший всю зиму зародыш в зернышке, чтобы подышал он на воле, пока не окреп, чтобы наклюнулся, чтобы легче ему было в земле сосать пищу. Целые тучи воробьев галдели у кладовой, вся крыша была усеяна ими: воробьи бросались с крыши, норовили уворовать хоть зернышко, и ребята били их палками чуть не по головам.
Казалось, Дементьев совсем забыл про все, что обещал на собрании. «А может, он на меня осерчал, — думала Лена, — из-за этого и не едет, не отвечает. Не настоящий он человек, если так. Эти дела путать вместе нельзя. Да. Не настоящий он человек».
Но на поле Лена не показывала и виду, что надежды ее не сбываются. Жалко было ребят. Ребята работали так, что счетовод не верил замерам тети Даши, а раза два сам выходил проверять, сколько раскидано навоза. Лена знала: стоит ей только задуматься, закручиниться — ребята все поймут и поостынут. И она через силу веселилась, посмеивалась, командовала, намекала на то, что послала в район письмо, делала вид, что знает что-то такое, чего никто другой не знает. Все, даже проницательная тетя Даша, верили ей: чего же особенного, агроном все время около Ленки вздыхает.
Однажды, собираясь домой, Гриша помыл в луже сапоги и сказал:
— Ну, все теперь. Дня через два сеять. Молодец у нас Ленка! Все сделает. Мы за ней, как за каменной стеной. Вот что значит свои люди в районе.
И они ушли. Ушли все, кроме Лены и тети Даши. Тетя Даша замеряла последние куски. Красное солнце уже дотронулось до земли.
— Ну, пойдем, стахановка, — подошла к Лене тетя Даша.
Лена сидела на камне, и спина ее вздрагивала.
— Ты чего? Али обидели? Не вышло ничего в районе?
Лена не отвечала.
— Вот, гляди-ка ты какая. Чего же ты мне раньше не сказала? Ну, ребятам нет, а мне бы могла сказать. Не реви. Не надо убиваться-то. Обожди, я с председателем поговорю. Может, и выйдет что-нибудь. Не один он хозяин. Мы — правление — тоже хозяева.
Как уговорила тетя Даша Павла Кирилловича, — никто не знал: ночью она постучалась в окно Лениной избы и сказала радостным шепотом:
— Дает немного. Завтра пораньше собирайтесь грузить, пока не передумал. Мужик-то он больно ненадежный.