По дороге с облаками

В другой раз он оказывался на судебном заседании в качестве ответчика, а истцом выступала некая Дарья Хромая, у которой имелись неопровержимые доказательства, что единственный роман Небогова написан ею. Добавляло Михаилу Александровичу позора еще и то, что Дарья была и в самом деле хромая и вообще кривоватая. За дверями судебного зала Небогова ждала толпа, разъяренная обидой, которую горе-писатель нанес несчастному инвалиду. Когда судья выносил смертельный приговор, огромные дубовые двери открывались, и Михаил Александрович просыпался в поту.

Если бы одним утром с Небоговым не случилось необыкновенное, можно даже сказать, магическое происшествие, история его могла бы окончиться очень печально.

Проснувшись, как всегда, довольно поздно, Михаил Александрович обнаружил на тумбочке возле кровати небольшую картонную коробочку, обвязанную атласной лентой. Под коробочкой лежала записка, в которой говорилось следующее.

«Михаил!

Чувствую, что тебе плохо, и не могу больше смотреть, как ты терзаешься. Вещь, которую ты найдешь в коробке, обязательно поможет тебе. Она заговоренная.

Уехала за саженцами в город. Вернусь после обеда с дедом Николаем».

Небогова не на шутку озадачили слова Софьи. Как-то раз она упомянула, что бабка ее была деревенской врачевательницей, но сама Соня казалась ему совершенно не склонной к мистицизму.

Он осторожно открыл коробку и обнаружил в ней деревянные четки. Крупные блестящие бусины были окрашены в темно-бордовый цвет. На некоторых красовался витиеватый черный узор, что придавало вещице еще больше загадочности.

Михаилу Александровичу понравился неожиданный подарок. Гладкие темные бусины было приятно перекатывать между пальцами и передвигать по крепкой черной нитке. Кроме того, Софья была женщиной серьезной. Она никогда ничего не говорила зря, а, значит, ее словам можно было доверять.

Что, если четки, на самом деле, заколдованные? Что, если Небогов повертит их в руках, и его озарит новая выдающаяся идея?

И он принялся вертеть. Позавтракал и вертел. Вымыл посуду и вертел. Потом устроился на старом кресле под деревом во дворе и продолжал перебирать бусины, глядя перед собою и размышляя, какой сюжет вдохновил бы его. Какой персонаж позволил бы не сомневаться в каждом написанном предложении, но шел свободной легкой походкой от завязки и до самого конца романа.

Мысли толкались и гудели, словно покупатели в очереди за дефицитным товаром, которого никак не хватит на всех. Бусины грелись в руках и становились мокрыми.

И чего это он вдруг ударился в суеверия? Ладно Сонька, глупая деревенская баба! Он-то хорош! Образованный здравомыслящий человек, и поверил в такую ерунду.

Небогов швырнул четки в сторону, досадуя на Софью Валентиновну, на мать, сославшую его сюда, на свои собственные мысли, которые, вместо полета, выстраивались в очередь за итальянскими сапогами, или черт знает чем.

Когда Софья Валентиновна вернулась из города, уже опустились сумерки. Окна ее дома темнели, словно вход в пещеру.

— Уехал! — выдохнула она чуть слышно.

Не нужно было дарить ему четки. Решил, что она сумасшедшая, и уехал. А ей было так хорошо все это время. Она уже успела привыкнуть к интересным беседам до поздней ночи, к его переменчивому настроению, ко взгляду, то печальному и холодному, то горящему воодушевлением и, как ей казалось, любовью.

Размечталась! Нужно было идти замуж за Ваську Карпа, да жить, как у Бога за пазухой. Даром, что глаза и мозги у него рыбьи, а вся романтика умещается в бочонок с пивом. Зато зажиточный и работящий. И любит ее давно. Своей безмолвной рыбьей любовью.

В сердцах Софья Валентиновна стукнула ногой по входной двери так, что та распахнулась с грохотом.

— Не получилось, и шут с ним! — сказала она себе вслух.

— Получилось! — тихо ответил звенящий голос из темноты.

Софья подпрыгнула от неожиданности и включила свет.

Небогов сидел за столом. Волосы его были взъерошены, как у сорванца, которого поймали на горячем и от души потаскали за вихры. Глаза воспалены. В дрожащих руках Михаил Александрович держал простой карандаш с обгрызенным концом. Белые листы, исписанные мелким почерком, были беспорядочно разбросаны по столу. На одном из них, чистом, лежали четки.

— Я просто сразу не понял, что с ними делать, — продолжал он со странной улыбкой, глядя поверх Софьиной головы. — А потом понял: если их на каждый лист минут на пять класть, то все получается. За час написал план нового романа. Только что закончил первую главу.

Он потер красное лицо обеими руками.

— Я пойду ужин готовить, — сказала Софья Валентиновна звенящим от радости голосом. — А ты пиши, Миша, пиши, не останавливайся.

Останавливаться Небогов и не собирался. День за днем он вставал рано утром, устраивался во дворе с термосом какао и миской пирожков, бережно доставал из коробочки четки и клал их на стопку белой бумаги. Каждый лист, побывавший под необычным пресс-папье, вскоре превращался в следующую страницу рукописи. Персонажи ходили вокруг Небогова по свежей весенней траве, осязаемые, настоящие, живые, шептали ему на ухо свои мысли, садились напротив, чтобы поведать о своих горестях и радостях. Михаил Александрович, слушая их, смеялся, плакал и запивал переживания горячим сладким какао.

К приходу лета роман был почти окончен. Оставалось лишь написать развязку. Проделанный труд был большим, сложным и искусным, как персидский ковер ручной работы. Оставалось лишь сделать окантовку, чтобы волшебный узор не распустился.

Именно в это время в Приозерное приехал погостить друг Михаила Александровича — Константин Овсянников. Это был невысокий сутулый человек с темно-русыми волосами и идеально круглой лысиной, которую близорукий скорее принял бы за еврейскую шапочку. Его лицо с редкими невидимыми ресницами и бровями всегда имело постное выражение, будто радости в жизни этого человека тоже случались редко и проходили почти незамеченными. Возможно, объяснялось это тем, что Овсянников был слишком умен, чтобы радоваться всяким глупостям. Писал ли он критические очерки, пил водку или щупал грудь любовницы — выражение его лица никогда не менялось.

Небогов, однако, очень ценил дружбу Константина Овсянникова. Потому Софья Валентиновна устроила критику царский прием. В день его приезда были приготовлены самые лучшие угощения, натоплена баня. У соседа, деда Николая, позаимствовали рыболовные снасти и два велосипеда.

Три дня Овсянников снисходительно терпел все прелести отдыха в русской глубинке, когда Михаил Александрович отважился показать ему свою рукопись.

— Ты пишешь роман?

Константин очень удивился. Он непременно поднял бы брови, если бы не имел настолько неподвижное лицо.

— Дописываю, Костик! Остались последние штрихи.

В ожидании мнения друга, которое должно было созреть к утру следующего дня, Небогов обгрыз все ногти, выпил сам бутылку водки и даже перекопал сотку огорода.

Ночью ему снился кошмар. Видел он, будто Овсянников ловит рыбу в местном озере. Улов каким-то загадочным образом сразу становится копченым. Со злорадной улыбкой Константин заворачивает каждую рыбешку в отдельную страницу Небоговской рукописи. Буквы мгновенно расплываются от влаги, бумага желтеет и расползается. А у Овсянникова все клюет и клюет без перерыва.