По древним тропам

Сопахун был у Зордунбая с ответным посещением на следующий же день.

— Я думаю, свадьбу справим накануне моего отъезда, — сказал Сопахун. — И лучше, если шуму будет поменьше.

— Я рад, Сопахун-ака, что вы точно угадали мои мысли. Вы правы: шумная свадьба, пир горой — теперь не для нас с вами, ака. Не дай бог, пронюхают эти безусые активисты…

— Все теперь зависит от тебя, Зордун-ука…

Помедлив, Зордунбай прошел в другую половину лавки, где приказчик торговал мануфактурой, и вернулся со свертками разноцветных тканей в руках.

— Вот, посмотрите, Сопахун-ака, шелк оливкового цвета. Из Шанхая. Прошу вас передать это скромное подношение уважаемой тетушке Нурхан. А вот эта драгоценная алая ткань из Дели. Лучшей для красной девицы и не найти.

Сопахун не был поражен щедростью Зордунбая. Дочь его заслуживает более ценных подарков, и Зордунбаю не следовало бы скупиться. Но Сопахун всегда терялся при встрече с этим человеком и не мог вымолвить ни слова. И сейчас его маленькие глаза из своих щелок подобострастно уставились в лицо лавочника. Со слезами на глазах Сопахун принял подарок и расцеловал руки Зордунбая.

— Свадебные подарки уже готовят, — сказал Зордунбай. — Я не забыл и о вас. По заказу из Урумчи вам доставят ичиги с галошами, отрез бекасама [6] и шелковый тюрбан…

— Бог с тобой, Зордун-ука, к чему все это? Мне ничего не нужно. Пожалуйста, не делай никаких заказов.

— Нет-нет, Сопахун-ака. Вы собираетесь посетить священные мазары чудотворцев. Вы будете присутствовать на молениях ученейших и почтеннейших старцев, посещать дома для странников, обители дервишей и медресе. И везде вы должны быть одеты не как какой-нибудь любопытствующий зевака, а достойно своего будущего звания.

6

Бекасам — сорт шелковой ткани, идущей на халаты.

Сопахун не слышал, о чем еще говорил Зордунбай, он видел себя уже не просто Сопахуном, а уже Сопахуном-ходжой. Воображению его представилась неземная чудесная жизнь. Вот встают перед ним величественные мазары древнего и великого Кашгара, возвышаются минареты мечетей, проходят святые, шейхи и дервиши; а вот лежат избавленные от недуга, исцеленные живительным бальзамом паломники, бесплодные в прошлом женщины, которые теперь способны быть матерями благодаря чудодейственной силе аносмы — любовной травы. За всем этим чудом таится невидимая рука добрых духов, небесных покровителей…

Сопахун шел домой, услаждая себя предвкушением близкого счастья, мысленно рисуя картину будущей жизни. От приятного возбуждения у Сопахуна шла кругом голова, туман сказочных видений застлал ему глаза.

Оставшись один, погрузился в свою думу и Зордунбай. Однако он думал, в отличие от Сопахуна, не о сказочном рае. Его голову трудно было одурманить волшебными видениями. Он всегда думал о том, как удобнее устроить свою жизнь. И никогда Зордунбай не позволял себе обмануться внешним, показным благополучием. Поэтому он решил еще раз тщательно взвесить то, чего он достиг сегодня.

«А если вдруг заинтересуются, почему Сопахун пал «искупительной жертвой»? А вдруг заподозрят убийство? Начнут дознаваться, умышленное оно или случайное?»

Зордунбай взвесил все за и против. То ему казалось, что тугой клубок его изобретательности никто не сможет распутать, то, наоборот, казалось, что оба конца нити, смотанной в клубок, слишком заметны и спрятать их невозможно.

Но отказаться от задуманного Зордунбай не мог. Он решил, что излишняя боязнь и мнительность, которые в нем так быстро растут, совершенно необоснованны. «В самом деле, почему мне чудится, что везде следят за мной? Кто может следить и на каком основании? Если Сопахун долгое время был моим поверенным и разъезжал по деревням с моим товаром, то это может служить только в мою пользу. А Нурхан-ача — моя сватья. Не оставлять же ее одну на произвол судьбы?»

Зордунбай быстро встал.

«Итак, этого старого хрыча Шавкат-мулла прикончит в Кашгаре».

И Зордунбай, точно так же, как Сопахун, предался сладостным мечтам о спокойной жизни, о том времени, когда наконец удастся ему разрушить стену, разделявшую его с Нурхан-ачой…

IV

Абдугаит страстно взялся за создание кружка самодеятельности. Юношеский пыл его не охлаждался от насмешек. «Артисты!» — говорили остряки с нескрываемой иронией. «О театре думает, а в башке пусто!» — откровенно смеялись другие. «Надо начинать с основы, дорогой, с основы!» — поучали третьи.

«А разве народный театр Урумчи создали не такие же люди, как мы? Они тоже не с неба свалились. Правда, талантливые, одаренные. Но нужно отыскать таких и у нас и суметь сплотить их в один коллектив», — думал Абдугаит. И он был уверен, что удастся сплотить. Непременно удастся! Только одно беспокоило: он не видел возможности привлечь в кружок девушек. Абдугаит поделился своими соображениями с Садыком, и они решили еще раз посоветоваться в парткоме уезда.

— Пока действуйте сами, без них, — сказал секретарь. — Подбирайте жизнерадостных, энергичных, остроумных парней. Хороших музыкантов, певцов. А там начнете привлекать и женщин. А начинать, конечно, нужно с тех, кто состоит в союзе молодежи. Таких много в женской вечерней школе. Там вы найдете немало талантливых. Только привлекать в самодеятельность надо умело, иначе они могут расстаться со школой: запрут их родители — и все тут.

— Да, это не исключено.

— Полагайтесь только на убеждение. Любой другой путь может привести к весьма нежелательным последствиям.

Выйдя из комитета, Садык решил сегодня же пойти в женскую вечернюю школу. Абдугаит напомнил ему о певце из Кузнецкой слободки.

— Ты еще помнишь его? — весело спросил Садык.

— Его песня до сих пор звучит в моих ушах, — мечтательно сказал Абдугаит. — Боюсь только, что не найду я этого певца.

— Ты, оказывается, плохо знаешь Турфан. Турфан — это та же махалля [7] , только не одна, а много собранных вместе. Я же говорил: иди в Кузнецкую слободку, спроси любого встречного, и тебе как по пальцам перечислят всех певцов. Ну, до вечера!

7

Махалля — село, деревня, слободка.

Абдугаиту действительно не долго пришлось искать талантливого певца.

— А, это, должно быть, Шакир, сын Зордунбая, — сказали ему сразу же, едва он заговорил о песне и о том впечатлении, какое она на него произвела.

— Где он работает?

— Не для того он сын Зордунбая, чтобы работать! Когда ему нужны деньги, он идет в лавку отца, а не на работу.

«Веселись, сынок! — говорил Зордунбай сыну с детства. — Ничего и никого не бойся. Пока я жив и пока стоит моя лавка, горе будет обходить тебя стороной». Шакир оказался сыном, достойным своего отца. Зордунбай со временем мог только удивляться своему сынку, превзошедшему самые смелые отцовские ожидания. Зордунбай с каждым днем все больше убеждался, что выпестовал он бездельника, готового пропить все состояние отца. Больше всего Зордунбая беспокоила страсть сына к игре. Шакир все чаще стал заходить в игорные дома, водиться с темными людьми. Поэтому и решил Зордунбай поскорее женить Шакира в надежде, что семья образумит его.

Когда Абдугаит подошел к лавке Зордунбая, откровенный разговор между отцом и сыном подходил к концу.

— …Пока зрачки моих глаз не погасли, я хочу увидеть своих внучат, сын мой, — говорил Зордунбай.

Шакир сидел, шумно втягивая из пиалы крепкий чай и отправляя по изюминке в рот. С больной головой, разбитый и мрачный, он чувствовал себя мерзко после вчерашнего кутежа. Он молчал. И молчал не потому, что был безразличен к словам отца. Последнее время Шакир чувствовал какую-то перемену в себе. В нем боролись непреодолимое желание выпить, заглушить тоску и в те же время отвращение к собутыльникам, к той своей братии, с которой он проводил дни и ночи.