По горам и тундрам Чукотки. Экспедиция 1934-1935 гг.

Анюйский хребет пройден

Ты идешь на юг. В тучах перевал. Лес лежит внизу, кончилась трава. Только скаты скал, только снег и лед. С. О.

Наши соседи, чукча Эттувий со своими товарищами по стойбищу, сегодня откочевали на запад, вдоль предгорий хребта. Мимо нас потянулись связки нарт с детьми, а потом пастух прогнал несколько десятков оленей — весь мясной и транспортный фонд этого бедного стойбища. Мужчины, конечно, проехали вперед на легких нартах и остановились на несколько минут возле наших аэросаней.

Пора и нам двигаться на запад. Вместо того чтобы возвращаться опять в Чаун через громадную Чаунскую равнину, мы проедем вдоль подножия Анюйского хребта и выберем новое место для базы в верховьях Лелювеем, большой реки, истоки которой прорезают хребет до самого водораздела (нижнее, течение ее мы пересекали недавно на оленях).

Аэросани все больше радуют нас. Они двигаются так быстро и легко, что Кажется, нет уже для них непреодолимых препятствий. Снежные поля мчатся навстречу и уходят назад. Поднимаемся все выше, на пологие склоны холмов, сзади остается ровный след, три колеи, или вернее лыжни, и по ним весело стремится вторая машина. Я впереди, на «флагманской» — на малых санях. Они легче и прокладывают путь. К западу снег становится глубже, ход замедляется, мотор начинает перегреваться. Но вот мы спускаемся в долину Лелювеем. Река глубоко заходит в хребет; громадная треугольная впадина замещает здесь предгорья и подходит вплотную к высоким горам. Множество притоков Лелювеем, выходящих из хребта, пересекает равнину. Надо выбрать базу в вершине этого треугольника, чтобы от нее можно было проникнуть в любую долину.

Здесь трудно найти место, одновременно удовлетворяющее требованиям астрономии и нашей печки, — кусты расположены посреди долины, а приметные холмы- на краю ее, в двух километрах от кустов. Но- без печки обойтись невозможно, и приходится стать у кустов. Ковтун определит пункт внизу, а потом путем засечек базиса привяжет его к вершинам холмов.

Запас бензина — позволяет нам сделать еще одну по-: ездку, и назавтра большие сани выходят на юго-запад.

На этот раз у нас честолюбивая надежда — перевалить через Анюйский хребет, — и мы взяли возможно больше бензина. Денисов ворчит: перегруженные сани могут не вылезти из глубокого снега, мотор не вытянет. Вопрос о том, чьи сани нагружены больше, дебатируется всегда с большой страстностью, каждый водитель заботится, чтобы его сани шли легче. И я помню, как однажды одна легкая оленья шкура, которую я хотел переложить на другие сани, вызвала целую трагическую сцену.

По мере того как мы идем вверх по р. Яракваам, левому притоку Лелювеем, глубина снега увеличивается. Здесь, в этой предгорной впадине, ветер ослабевает и снег лежит толстым и рыхлым слоем. Мы попадаем в заросли кустов, и сани идут с мучительной медленностью. У меня душа уходит в пятки — сейчас остановимся совсем, и мои спутники будут ругать меня за лишний бензин, за двухнедельный запас продовольствия, который по моему требованию всегда идет с нами. Но, вняв проклятиям Денисова, мотор тянет добросовестно, и наконец мы вылезаем из этого рыхлого месива на пологий склон, где снег крепче.

Впереди улепетывает в гору какой-то черный зверь. Это росомаха. Следы ее часто попадаются нам в горах — растопыренные лапы с крепкими страшными когтями. Охотники говорят, что она в ярости иногда набрасывается на человека и может нанести ему тяжелые раны. Эта росомаха, кажется, не имеет никакого желания встречаться с нами, а особенно с аэросанями.

Росомаха высоко ценится жителями Северо-Востока. Ее черный крепкий мех идет на опушку одежды. Когда русские пришли в Якутскую и Чукотскую «землицы» и набросились на соболиные шкурки, местные жители очень удивлялись. Мех соболя слаб и не стоек; чукчи и эвенки считали, что росомаха гораздо ценнее и выгоднее для одежды.

У гор Иоанай на западной окраине впадины мы стали на ночлег. Со склона этих гор открывается великолепный вид на Анюйский хребет. Он круто обрывается к равнине, белые склоны сразу вздымаются кверху, увенчанные черными поясами скал.

Узкие глубокие долины прорезают эти горы. По какой из них направиться в хребет? Какая из них приведет нас к легко преодолимому перевалу? Ведь аэросани не могут взбираться на крутые склоны.

Мне кажется, что крайняя западная долина — самая удобная. Ее разрез широк, и оттуда выходит большая река. Плоское дно заманчиво — как широкая дорога скрывается долина за изгибом гор. И мы на следующий день направляемся по этой долине.

Направо, вдоль фронта хребта, уходит другая долина, и в ней две яранги. Мы уже стали настоящими чукчами — нам хочется подъехать к ярангам и узнать пыныль, поесть мороженого мяса или костного мозга. Но мы сделаем это потом. А пока в горы. Вход в хребет суров и неприютен. Отсюда, из ущелья, вырываются сильные ветры — вся поверхность долины в крепких застругах. По бокам — громадные морены прежних ледников; стесненное между ними русло покрыто от борта до борта наледью. Наледь без воды, но вся в плоских волнах и буграх. Сани осторожно переходят через окраину хребта.

После легкого завтрака мы отправляемся в разные стороны: Ковтун на соседнюю гору, а мы с Денисовым вдоль хребта на запад; заодно зайдем к чукчам и расспросим о дороге через хребет.

Мы видим, как Ковтун поднимается на склон горы. Его черная фигурка с рюкзаком за спиной и лыжной палкой ползет вверх по снежным буграм. И спустя немного времени я со сжавшимся сердцем вижу, что эта черная точка вползает на белое ребро главной горы. Когда мы обсуждали план его экскурсии, я имел в виду соседнюю широкую гриву с пологим подъемом. Но его привлекла эта более высокая трехгранная вершина, откуда открывается более широкий вид. Он должен будет забраться по ее уклону и крутому ребру в своих скользких меховых сапогах. Но теперь ничего не поделаешь — догнать его нельзя, кричать бесполезно. Остается издали следить, не поскользнется ли он и не полетит ли маленькой лавиной по правому или левому скату.

Мы продолжаем наш путь. На поверхности морен вдалеке появляются черные силуэты — три нарты едут от яранг. Мы поворачиваем им наперерез, и, когда нарты приближаются настолько, что можно видеть лица, крик изумления вырывается из наших уст. Конечно, чукотский крик изумления — «какуме» (или сокращенно — «каку-каку»); это восклицание в большом ходу у чукчей.

На задней нарте — Ионле, сам своей персоной. Здесь, на Яраквааме, куда он ни за что не хотел нас везти, потому что здесь, по его словам, лежит непроходимый глубокий снег! И вот всего двенадцать дней спустя он уже пришел сюда из Чауна со своим караваном. А кругом на склонах гор ходят его олени, все его громадное стадо. В это место, где, как он говорил на совещании, нет корма, он пригнал всех своих оленей и собирается здесь стоять все лето.

Но Ионле ничуть не смущен этой встречей. Он весел, как всегда, и рад нас видеть. Он, оказывается, ехал к аэросаням показать — своей первой жене «колё-оргоор». Жена его Чаайкай — единственная действительно хорошенькая, с европейской точки зрения, чукчанка, которую я встретил. Керкер, конечно, темный, из хороших мехов, не портит ее фигурку, а круглое личико кокетливо улыбается из мехов.

Ионле охотно рассказывает мне о дороге через хребет— надо, идти вверх по долине и когда река вильнет в боковое узкое ущелье, то следовать все прямо через широкую седловину, и мы попадем в бассейн Малого Анюя, к озеру Илирнейгытхын и увидим настоящий лес. Ионле даже предлагает свои услуги — поехать вместе с нами проводником или свозить на легковой нарте к соседним верховьям р. Раучуван.

Я рассказываю, ему новости — о том, где стоит Теркенто, куда кочует Эттувий, и получаю высокое одобрение: «Ты хорошо умеешь передавать пыныль». Чувствую себя польщенным: ведь не так просто овладеть этим искусством.

Здесь мы разделяемся — Денисов садится на переднюю нарту, к работнику Ионле, и уезжает угощать гостей и показывать им аэросани, а я иду дальше на запад. Скоро я встречаю и оленей Ионле. Не обращая на меня никакого внимания, крепкие большие олени бродят по склонам холмов, копытят снег, фыркают, дерутся.