По ходу пьесы. История одного пистолета. Это его дело. Внезапная смерть игрока. Идея в семь миллионов
Шрифт:
— И мы бы про него никогда не узнали, — видно было, что капитан не верил ни одному слову Павельского.
— Я хотел бы к сказанному кое-что добавить.
— Пожалуйста, — разрешил прокурор.
— Будь я убийцей, то гвоздь прибил бы так, чтоб никто его не видел. Это было б нетрудно. В театр я мог зайти и днем, и ночью. Мог прийти, скажем, с утра, часа за два до репетиции. Тогда в «Колизее» нет никого, кроме дежурного и служащих канцелярии, а они сидят в передней части здания. На сцене я б мог делать, что мне вздумается. Забить хоть сто гвоздей. И не малюсеньких, а если надо, даже штырей. Никто б не увидел и не услышал. А я мой гвоздик вбивал перед самой репетицией, когда актеры вышли на сцену, а механики были на местах. Больше того, молоток и гвозди я взял у нашего столяра.
Капитан Лапинский, не обращая внимания на сказанное подследственным, опять вернулся к истории о том, как был найден пистолет.
— Мы со всеми предосторожностями сняли пистолет с гвоздя. Уборщица заслуживает всяческой похвалы. Пистолета она не трогала, хотя на ее месте девяносто человек из ста поступили бы наоборот, и сразу позвала директора. Он до прибытия милиции тоже ни к чему не прикасался. Благодаря этому нам удалось установить, что на пистолете целый набор отпечатков пальцев. Догадываетесь, чьих?
— Только моих.
— Браво!
— Вы, пан капитан, напрасно иронизируете. В этом нет ничего странного. Я последний, не считая убийцы, кто держал пистолет в руках. Я получил его от реквизитора, взял в руки и проверил, есть ли в стволе холостой патрон. Потом положил на стол. Чьи же должны быть отпечатки? Убийца, меняя пистолет, наверняка воспользовался перчатками или хотя бы носовым платком.
— Вы зря говорите «последний, не считая убийцы». Вы вообще были последним, кто брал этот пистолет в руки.
— Опять сарказм! Было б странно как раз, если б я не оставил отпечатков на пистолете. Я брал его при всех, не таясь. Другое дело — убийца. Ему надо было так поменять пистолет, чтоб ни на одном не осталось даже слабых и неясных отпечатков его пальцев. Потому-то на директорском «вальтере» только мои отпечатки, а на пистолете с боевым патроном — только жены. Нынче и ребенок знает про дактилоскопию, а тем более преступник, который устроил такое дьявольское убийство. Убийца Зарембы стер со своего пистолета все отпечатки пальцев, а потом, когда менял пистолеты, ни к одному из них голой рукой не прикасался.
— Можете и дальше ни в чем не сознаваться, — закончил допрос офицер милиции. — Посмотрим, удовлетворят ли суд ваши путаные и неправдоподобные объяснения.
Прокурор Ясёла позвонил в караульное помещение. До появления милиционера, который увел заключенного, никто в кабинете не произнес ни слова. После ухода Павельского капитан заметил:
— Фантастически хитер. Я был убежден, что сегодня он вынужден будет признаться. Еще б немножко — и конец. Помните, как Павельский заволновался, услышав, что у нас есть свидетели, которые видели, как он забивал гвоздик? Все, думаю, попался! А хитрец тут же нашелся и все свалил на августовскую жару. Но это не поможет. Виселицы ему не миновать.
— А если он и вправду невиновен. Страшно подумать! С такими доказательствами и процесс, и приговор — это простая формальность. Даже у Верховного суда не будет обычных в таких случаях сомнений.
— Будь он невиновен, мы не собрали б столько улик. Собственная жена его обвинила. Все говорит против него. Он убил. И спорить не о чем.
— И мне так сдается, — согласился прокурор. — Не могу понять, почему он не хочет сознаться. Это ж интеллигентный человек. И на сегодняшнем допросе это было видно. Прекрасно должен понять, что чистосердечное признание и ссылка на измену жены как повод к убийству, а также на свое возбужденное состояние — для него единственная возможность избежать смерти. Павельская путалась с кем ни попало. Муж был злой как черт, потом вышел из себя и прикончил любовника. Такой повод, да еще при хорошем адвокате, мог бы найти у судей понимание. В подобных случаях не раз давали даже меньше десяти лет. А он опять все отрицает и сам на себе затягивает петлю. А знаете последнюю новость? Павельская отказалась от показаний. И
заявила, что на процессе выступать не будет.— Отказалась? — удивился капитан. — Видать, пожалела мужа. Невелика потеря, она нам уже помогла. Если б не ее слова, мы не взяли бы помрежа сразу после убийства и он успел бы пистолет получше припрятать. Открытие уборщицы его погубило. Это не косвенная, а прямая улика, что бы там Павельский ни говорил и как бы ни объяснял… Ну, мне пора.
Капитан попрощался и ушел. Прокурор Ришард Ясёла долго изучал документы следствия.
Глава X
УЗНИК КАМЕРЫ № 38 ПРОТЕСТУЕТ
«Гражданин прокурор!
Вернувшись с допроса, я сразу взялся за карандаш. Пишу о том, чего не мог сказать в Вашем кабинете. Как хорошо, что мне оставили хотя бы этот способ обращения в прокуратуру.
Прежде всего я протестую против метода ведения допроса капитаном Лапинским. Может, с юридической точки зрения все в порядке. Он не бил меня, не пытал — словом, не прибегал к насилию. Формально ни к чему придраться нельзя.
Но я считаю недопустимыми его методы и категорически протестую. Офицер милиции, вместо того чтобы требовать объяснений по поводу найденного пистолета, начал меня запугивать и сбивать с толку, пытаясь склонить к признанию в убийстве. Это было целью допроса от начала и до конца. Отсюда и торжество, которое звучало в голосе капитана, когда он заявил, что располагает не косвенными уликами, а прямым доказательством. И некая таинственность с изрядной примесью иронии. Псевдофилософия на тему случайности, которая «вас погубила».
Капитан стремится измотать мне нервы и парализовать волю. Непонятно, зачем он добивается моего признания. Ведь всякий раз уверяет, что собрал достаточно улик: для виселицы, мол, хватит.
По мнению капитана, убийца — тот, кто вбил гвоздь. Он детально обосновывал эту гипотезу, а потом с триумфом заявил о свидетеле, знающем, кто забил этот гвоздь. Разве это не нравственная пытка?
Ему не удалось вырвать признания в не совершенном мною преступлении, но я был так измучен и сбит с толку, что не мог как следует защищаться. Делаю это теперь, обращаясь к Вам.
Сколько раз Вы мне говорили, что задача прокуратуры — не только уличение виновных, но также поиск и анализ того, что свидетельствует в пользу обвиняемого. Поэтому я прошу: прикажите разобраться в фактах, которые, на мой взгляд, имеют для дела большое значение.
В первую очередь — злосчастный гвоздь для полотенца. Убийца повесил на него пистолет Голобли. Капитан с удовлетворением сообщил, что ему удалось найти одного из тех, кто видел, как гвоздь вбивали в стол.
Не знаю, кто этот свидетель. Может быть, машинист, поднимающий занавес? Главный осветитель или кто-нибудь из актеров? Это не имеет значения. Я не собираюсь оспаривать их показаний. Наоборот. Я прошу допросить столяра, у которого я одолжил молоток и гвозди, с которым советовался, где прибить гвоздь, чтобы можно было повесить полотенце. Столяр наверняка помнит, что это он посоветовал вбить гвоздь в столик с задней стороны. Мол, стенка из очень твердого бетона, и на ней трудно что-либо укрепить, во всяком случае, пришлось бы повозиться. Сперва нужно сверлить дрелью, потом вставить в отверстие деревянный стерженек, замазать гипсом и тогда уже забивать гвоздь. Мастер рубанка даже вызвался сам это сделать, но я решил, что слишком много возни из-за одного полотенца, что лучше гвоздь вбить в столик.
Прошу также, чтобы Вы, пан прокурор, потребовали от следователя допросить актеров и технический персонал (хотя бы тех, кто значится в Вашем списке): видели ли они, как я вбивал гвоздь, и видели ли потом полотенце, висящее у столика с реквизитом. Яркое полотенце с красными, желтыми и голубыми полосками. Оно не могло не броситься в глаза. Припоминаю, впрочем, что некоторые актеры им часто пользовались, вытирая вспотевшие руки перед выходом на сцену. Тогда, в августе и начале сентября, за кулисами было жарко, как в восьмом круге ада. Я знаю фамилии этих актеров, однако умышленно их не называю. Если же они будут отпираться, потребую очной ставки, но надеюсь, что до этого не дойдет.