По холодным следам
Шрифт:
Судья в очередной раз отказывается освобождать меня под залог, но адвокат выглядит обнадеженным. При встрече он рассказывает мне об анонимном посте в Интернете некоей девушки. Она пишет, что тоже подверглась сексуальному домогательству со стороны Максвелла, а когда ее мать пожаловалась, их исключили из церковной общины. Кроме того, одна из сотрудниц методистской церкви Спрингшира, на сей раз не анонимная, а с именем, утверждает, что Максвелла девять лет назад уволили с должности руководителя молодежной группы после жестокого обращения с ее дочерью. Обе женщины немедленно получают от адвокатов «Врат» приказ прекратить нападки на уважаемого пастора.
Но теперь начинают давать показания и другие похищенные дочери.
Заключенные тюрьмы округа
— Расшифровка показаний. Думаю, вам стоит прочитать это, Анна.
Любая информация только на пользу, и я говорю ему об этом.
Он вздыхает:
— Должен вас предупредить… Читать это не так-то просто.
Листая сотни страниц и встречая одно имя за другим, я прихожу в ужас.
— Они все стали жертвами Максвелла?!
— Нет, — отвечает адвокат. — Только одна.
Джули
все еще чувствовала себя кем-то другим.
Она — это я. Я — это она. Конечно, я знаю это. Но…
Может быть, мне просто стыдно. Джули теперь кажется мне полной идиоткой. Еще в детстве она придумала себе друга — лошадку из книги, даже не помню из какой. Белую лошадку с серебристой гривой. Когда Джули ехала в автобусе в начальную школу, она обычно смотрела в окно и представляла себе лошадь, скачущую рядом с автобусом. Даже протягивала руку, будто кормит ее сахаром. Это была не просто фантазия, она почти видела ту лошадь.
Я почти видела ее. Это была я. Я должна рассказать историю Джули как свою. Ради нее я постараюсь.
Лет в пять я спросила маму, кто такой Бог. Это одно из самых ранних воспоминаний Джули. Моих воспоминаний.
Мама засмеялась: «Ну, просто человек». Когда я спросила, где он живет, она ответила: «Наверное, в Сан-Диего». Потом посоветовала спросить об этом папу.
Я так и сделала, но не помню, что он ответил. Мне нравилось представлять себе, что Бог обитает в Сан-Диего. Там жили мои бабушка с дедушкой, и мне казалось, что в Сан-Диего намного лучше, чем в Хьюстоне. Уже тогда я сообразила, что в ответе мамы про человека из Сан-Диего есть доля шутки, но не понимала, в чем прикол. Я видела, что мама смеется, но думала, что она смеется надо мной.
Как бы то ни было, тем летом — или раньше, точно не помню, — мы действительно поехали в Сан-Диего навестить бабушку с дедушкой. У них были формочки в форме замков, и, если набить их мокрым песком и перевернуть, получались башенки с зубчатыми гребнями сверху и ямочками окон по бокам. Помню, мне в глаз попал песок, когда я пыталась заглянуть в это ненастоящее окно, и было очень больно. Папа помог мне промыть глаз и, когда я перестала плакать, сказал: «Куда интереснее просто вообразить, что там внутри». Так я и сделала. И когда Джейн стукнула кулаком по одной из башен и весь замок развалился, я даже не расстроилась, потому что мысленно уже построила новый замок, и он был гораздо лучше, ведь никто не мог его разрушить.
Я не говорю, что все это имеет какое-то отношение случившемуся. Я лишь привожу примеры того, что у Джули была своя история веры. Ей хотелось верить, что внутри замка что-то есть, хотя она своими руками набивала формочку мокрым песком. Ей хотелось верить, что Бог — прекрасный человек, который живет с ее прекрасными бабушкой и дедушкой на прекрасном пляже, и, может быть, когда-нибудь они все вместе поселятся в прекрасном воображаемом замке.
В ту же поездку папа рассказал мне, что стекло делают из расплавленного песка. Разве в Бога труднее поверить, чем в такое?
Я пытаюсь вспомнить то, что было раньше. Но после таких потрясений «до» больше не существует. Новое, ворвавшееся в вашу жизнь, уничтожает прошлое. А если нет «до», то неважно, в каком порядке выстраивать воспоминания.
Я могла бы начать с чувства стыда, но в итоге все мои воспоминания и так приведут к нему. Поэтому не буду торопиться.
Я познакомилась
с Чарли в воскресной школе летом после седьмого класса, когда ходила в церковь со своей подругой Кэндис. Не знаю, помнят ли ее мои родители. Она всегда носила большие банты в волосах, которые ее мама мастерила с помощью клеевого пистолета. Банты гармонировали с нарядами Кэндис. Джули немного завидовала ей. Вернее, ревновала. Сейчас я не могу себе представить, что меня волновали такие вещи, но Джули они волновали. Мама Кэндис покупала дочке красивую одежду и делала красивые бантики, а моя мама неодобрительно, поджав губы, разглядывала меня, если я надевала нарядное платье. Она очень серьезная: профессор.Как бы то ни было, впервые я пошла в воскресную школу с Кэндис, и там был он — не Чак Максвелл из статьи, которую я нашла много лет спустя, даже не Джон Дэвид, а просто Чарли, тощий парень с гитарой, ведущий музыкальный класс. Воскресная школа мне нравилась, здесь все было по-другому. В обычной школе учился один мальчик — не знаю, как теперь называют таких детей, но тогда говорили «умственно отсталый», и семиклассники в столовой швыряли в него картошкой фри. Его звали Джейсон. Так вот, в воскресной школе этот Джейсон сидел в первом ряду, и никто его не задирал, даже мальчики. Он выглядел совершенно счастливым, подпевая и размахивая руками в такт пению. Как будто у него появились друзья. И все ребята тоже чувствовали себя счастливыми.
Остальная часть церкви сбивала меня с толку. Коридоры были увешаны изображениями библейских сцен: женщины кладут младенцев в корзины, и те плывут по реке; женщины несут кувшины с водой на голове; женщины омывают ноги Иисуса своими волосами. А проповеди обычно касались дорожного движения, или вечерних телепередач, или свежей статьи в «Ньюсуик», что вроде бы не имело никакого отношения к знаменам, гимнам и чтению Библии. Во время проповедей мы с Кэндис отвлекались и писали друг другу записки на церковных бюллетенях или рисовали карикатуры карандашами, которые лежали на скамейках. Ее родителей не заботило, чем мы занимаемся, лишь бы вели себя спокойно.
После службы мы с Кэндис брались за руки и шли в комнату отдыха воскресной школы, где стояли диваны, телевизор с большим экраном и висели плакаты, похожие на граффити, со стихами из Библии. В воскресной школе не было проповедей, только песни, которые мы пели с Чарли под гитару, а дальше шел, как он это называл, «серьезный разговор», когда мы кругом рассаживались на полу.
Иногда беседа начиналась с библейского стиха, но очень скоро дети перескакивали на свои проблемы. Часто речь шла о девочках: что они носят, с кем танцуют, благочестивы ли они и насколько благочестивы, и как важно блюсти целомудрие. Однажды весь день обсуждалось, можно ли девочке лицемерить, говоря, что ей нравится наряд подруги, если на самом деле он ей не нравится. Я помню, как один парень из восьмого класса захотел пригласить на свидание еврейскую девочку, и ребята целый час спорили, попадут ли евреи в ад, и если да, то стоит ли делиться с ними посланием Иисуса. Некоторые спрашивали о серебряных крестиках ювелирной фирмы «Джеймс Эйвери», которые были тогда в моде: можно ли девочкам носить их напоказ?
Поначалу я только наблюдала со стороны. В нашем доме мама считалась всезнающей, да и папа мог ответить на любой вопрос. Но оказалось, что есть вопросы, о которых я даже не догадывалась; что целый мир живет в другом измерении, и мои родители, похоже, ничего об этом не знают. Оказалось, что вокруг меня идут битвы, где каждое слово и действие имеют более глубокий смысл, чем видится с первого взгляда, и даже украшения, которые носит человек, могут быть связаны с тем, что называлось спасением. Чарли никого не подстрекал. Он просто сидел на полу и слушал, кивая, когда споры становились жарче. Потом, ближе к концу отведенного нам часа, он начинал говорить, и все замолкали. Чарли объяснял, что Бог наблюдает за нами, что Господь любит нас больше, чем мы любим самих себя, и нам нужно лишь стараться быть достойными его любви. Иисус, говорил Чарли, стал человеком, чтобы понять, каково это. Христос знал, как трудно не грешить, и заплатил самую высокую цену, чтобы привести нас к спасению. Урок закончен, пора расходиться.