По краю каменного сердца

И это донельзя пугало.

К сцене стали подниматься родные и близкие погибших. Каждый из них скорбел об утрате столь сильно, что сложно было распознать и треть слов. Слёзы текли ручьями по их щекам, указывая на то, как погибшие близкие были им дороги. Вместе с ними плакал и Атсумэ. Он то и дело вытирал нос и глаза, в попытке успокоиться, но раз за разом терпел поражение в борьбе со своими чувствами, ведь груз ответственности не давал ему покоя.

Когда проговорились родные, настало время друзей. К кафедре вышел Ода, будучи в парадной форме офицера. На его груди виднелись несколько медалей и нашивка с фамилией Иватани. Сложив руки за спиной, он приблизился к микрофону и выдержал небольшую паузу, прежде, чем начать.

– В нашем… прекрасном английском языке есть множество слов. С каждым днём их появляется всё больше, но какое-то слово, пожалуй, не появится никогда. Это слово, что должно определять родителя, потерявшего ребёнка. Если кто-то теряет супруга, то он становится вдовцом или вдовой. Если кто-то теряет родителей, то он становится сиротой. Но как назвать родителя, который лишился самого дорогого? Никак. Это столь противоестественно, что слов для этого ещё не придумали. Я опустошён. Опустошён как друг и опустошён как начальник этих людей. Кристофер и Энтони были важными для меня людьми. Но я лишь тот, кто присоединился к их пути по мере их хода. Мне страшно и подумать, что сейчас переживают их родители, а потому я могу выразить лишь моё глубочайшее сочувствие. Как офицер, я подвёл их и подвёл вас. Я находился в пекле того инцидента, но я не смог сделать ничего, что могло бы хоть как-то им помочь. И я себя за это ненавижу. Я отделался лишь шрамом на лице, в то время как они лишились самого важного – жизни, на которую они имели все права. Сказать честно, я хотел сложить полномочия и уйти в отставку, но тогда бы это стало самым эгоистичным и мерзким поступком в моей жизни. С этого момента я буду следить за каждым из своих подчинённых как за собственным сыном. Я клянусь, что буду делать всё, что в моих силах, чтобы подобного больше никогда не произошло. И надеюсь, что мои друзья смогут обрести заслуженный покой. Для меня они навсегда останутся прекрасными товарищами и доблестными защитниками нашей родины. Их жертва никогда не будет забыта.

Офицер ушёл со сцены, не получив никакой реакции взамен на все сказанные слова. Но это было не ради чьих-то оваций или одобрений. Всё сказанное было искренним, ибо Иватани старший всегда переживал за близких, сколько себя помнит. Для него потеря двух союзников была настоящим ударом, несмотря на то, что во время службы его ряды редели на глазах, оставляя после себя лишь непонимание, почему только он остался в живых. Такова судьба тех, кто решился отдать себя во владение своей же профессии.

От своих мыслей Дина оторвало странное ощущение, которое он никак не мог охарактеризовать. Это был страх, смешанный с горечью. Будто он резко почувствовал себя в чём-то виноватым. Оглянувшись по сторонам, первое, что бросилось Иватани в глаза, так это целая толпа людей вокруг него, которые точно так же озирались с выпученными глазами, будто чего-то опасаясь.

– Эй, Тсу…

Но он не слышал. Кьюсэ скрючился на скамье, прикрыв рот руками и громко всхлипывая, роняя слёзы на пол.

– Мужик, ты чего? – схватив друга за плечи, Иватани немного его потряс, но тот будто совсем не замечал стороннего вмешательства в его личное пространство, продолжая рыдать. – Так, хорош, пошли отсюда.

Сумев помочь Атсумэ подняться на ноги, Дин вывел его из церкви, выходя на большую площадку перед ней и сворачивая с мощёной дорожки на газон, куда Тсу упал на колени, упираясь головой в землю, вновь предаваясь истерике. Он громко завопил, отчего Дина пригвоздило к месту, а после будто зажало между молотом и наковальней, заставляя его сжаться, сразу следом падая на живот рядом с Атсумэ. В глазу всё плыло, он почти ничего не видел, ощущение тошноты прилипло к горлу, а голова раскалывалась, разрывая стенки черепа невыносимой мигренью. Он попытался подняться, но у него ничего не вышло. Сил не осталось совсем. Сознание начало постепенно погружаться куда-то в недры пустоты, уводя за собой возможность мыслить и ощущать.

– Тсу-у… – прохрипел Дин, будучи в предобморочном состоянии.

В тот момент синевласый наконец прекратил кричать, отчего самочувствие Иватани резко улучшилось. Он смог приподняться и подпереть себя локтем, что несомненно было прогрессом на фоне недавнего истощения. Друзья встретились глазами и Тсу тут же кинулся на Дина, хватая того за плечи и опуская голову.

– Не хочу! Не хочу быть спасителем! Не могу, всё! Я больше не хочу! Я, блять, никчёмен! Сначала те люди в поезде, теперь они! Я не могу, не могу! – вопил он на всю округу, мотая Дина вперёд-назад, – Я не могу как мои родители! Я не справлюсь! Я не умею так, как они! Они настоящие герои, не я! Твою мать, всё из-за меня!

Он кричал ещё какое-то время, но Дин не посмел его перебить. Он прекрасно понимал, каково ему сейчас, пусть и не мог ощутить этого горя в полной мере в силу пониженной эмпатии в сравнении с Кьюсэ. Когда же крик стих, перейдя в еле заметный хрип, Иватани взял товарища за шею и поднял его голову, заставляя посмотреть на себя.

– Я тоже, Тсу, – прошептал одноглазый. – Я тоже не хочу. Но нужно. Нам нужно…

Хлопок. Резкий и отрезвляющий. Дин даже не успел среагировать или, можно сказать, не был готов реагировать на это. Атсумэ со всего размаху дал Иватани пощёчину, отталкивая его от себя.

– Кому «нам»?! Тебе? Тебе надо?! Это нужно только тебе! Мсти за свою мать сам, не впутывай меня в это!

Стоило Дину упереться в пол, чтобы попытаться встать, как его вмиг вжало в траву, с ощущением, что на него упала бетонная плита.

– Ляг! – Тсу выставил руки вперёд, явно применяя свою способность, – Опять меня ударить хочешь, да?! Надоел ты мне, понял?! Надоели твои выходки и твой эгоизм! Я больше не буду бегать за тобой хвостиком, хватит с меня!

Как нельзя кстати подоспел Ода, что с разбегу влетел в Тсу, заламывая его в одно мгновение, да так, что тот не мог пошевелить руками, соответственно, и сопротивляться тоже.

– Атсумэ, угомонись! Что происходит?!

– Отпусти! Руки убери! – рычал Атсумэ, брыкаясь на месте.

– Сначала успокойся, потом уже отпущу.

– Я сказал, убери свои р-ру-у-уки-и! – невероятно громко крикнул парень, отчего всё вокруг разлетелось по сторонам, считая и Дина, и Оду.

На месте удержания появилась небольшая округлая воронка, некоторую часть газона вырвало с корнями, раскидывая по округе. Ода вылетел за несколько метров, упав на асфальт, несколько раз перекатившись кубарем, в то время как младший Иватани лишь проскоблил землю своим телом, после ударяясь в стену церкви.

Кьюсэ поднялся на ноги, но не в полный рост: сгорбившись и находясь чуть в присяди, явно готовясь обороняться вновь. Только вот никто и не собирался его трогать. Что Дин, что Ода, оклемались и покрыли себя бронёй, при этом оставаясь на месте. Перепуганный мальчишка переглядывался со своими товарищами, не решаясь предпринять что-то следом. Решением стало ретирование – он разбежался и подпрыгнул, взлетая и устремляясь куда-то вглубь города на огромной скорости, оставляя после себя лишь раскуроченную область под церквью.

Оба Иватани выдохнули, снимая с себя покрытие. Ода глянул на сына, махнув тому рукой, как бы говоря, что он в порядке. Дин же молча припал обратно к полу, садясь на бордюр и устремляя взгляд куда-то в сторону смотавшегося друга. К нему подтянулся отец, чей костюм был наполовину в грязи и наполовину порван. По крайней мере, если не учитывать то, что на нём разошлось пару швов, на кителе не хватало одного рукава. Присев рядом с юношей, Ода вытянул ногу вперёд и облокотился на стену.

– Тяжело, наверное, быть подростком, – спокойно предположил офицер.