По кромке двух океанов

Все это вспоминается мне, когда мы проходим вблизи Ямала и в туманной дымке виден его пологий, пустынный берег…

…К Диксону мы подходим холодным ветреным вечером. Идем по створам — полосатым треугольникам, поставленным на мысах и высоких скалах. Плещется за бортом синяя вода. И вдруг она как бы расцветает: то тут то там появляются медузы, похожие на крупные оранжевые цветы.

Заканчиваются последние мили, отделяющие Нарьян-Мар от Диксона. Уже хорошо видны каменистые голые берега острова, поселок, несколько черных, маленьких скал, на которые с шумом набрасываются волны. Между камнями пестреют цветы — незабудки, ромашки, подснежники, маки.

В рубке работает рация, доносятся бесконечные переговоры между портом и судами на рейдах. К этим голосам присоединяется и голос «Приморска», испрашивающего «добро».

В Диксонском порту тоже тесновато, и нам с трудом находят место у стенки. Несколько последних минут ожидания, пока спустят трап…

— Мы тут дня два простоим. Зайдете, надеюсь? — спрашивает Виктор Платонович.

Кто- то помогает мне надеть рюкзак. Трап уже спущен, можно сходить на твердую землю. Как обычно, в эти минуты на душе если не тревога, то некая забота, которая овладевает новичком в незнакомом городе: куда идти? где устроиться на ночь? И вдруг…

— Товарищ… — дальше следует моя фамилия, — есть?

— Есть, — машинально отвечаю я и спохватываюсь: что за наваждение? Откуда и кто знает меня на Диксоне?

К трапу тем временем подходит человек средних лет в форме Гражданского Воздушного Флота.

— Разрешите представиться: Иван Иванович, заместитель начальника аэропорта. Сейчас я провожу вас в гостиницу для пилотов. Не возражаете?

Я непроизвольно оборачиваюсь и встречаюсь глазами с улыбающимся первым помощником капитана. Сразу вспоминается вчерашний мимолетный разговор. Значит, Игорь Алексеевич связался по рации с Диксоном, кого-то разыскал, договорился…

Когда нет летной погоды

До гостиницы летного состава мы добираемся рейсовым катером «Чайка», который ходит между островом Диксон, где остался морской порт с моим «Приморском», и «городом» — материковым поселком Диксон. Сильный боковой ветер раскачивает суденышко с пассажирами, зябко кутающимися в свои совсем не летние одежи. Иван Иванович, напротив, будто нарочно, подставляет себя ветру, даже снимает форменную фуражку и чуть ли не обмахивается ею.

— Привык к морю, — говорит он весело. — Я ведь на флоте пятнадцать лет служил. Пять лет на Черноморском, десять — на Тихоокеанском.

На Диксоне Иван Иванович не так давно, и, когда в управлении его спросили, надолго ли он собирается в Арктику, он ответил: «Лет на десять. Летать не люблю». Начальник управления улыбнулся: «Полетать все равно придется. Служить-то будете в авиации».

— Ну летаю, конечно, только не с места на место, как некоторые, а на полярные зимовки, на маяки, с ледовой разведкой. И знаете, чувствую, что живу здесь недаром. Тут, как говорится, я для своих авиаторов и папа, и мама, и милиционер. Времени только не хватает. Вот консультативный пункт для заочников организовали, из товарищей с высшим образованием. На мою долю достались английский язык и философия.

…Диксон мало похож на другие северные поселки, в которых мне довелось побывать. Он какой-то особый — ладный, уютный. Несмотря на недавний дождь, улицы почти сухие: вода просачивается через песок. Во дворах она скатывается с лобастых угрюмых камней, на которых каким-то чудом держатся нежно-кремовые маки — грубость и нежность уживаются рядом. Маков очень много, лепестки тончайшей работы трепыхаются на ветру, складываются и раскрываются, как крылышки. Маки в поселке, на берегу, в тундре…

Вычитал я в одном журнале, что эти маки, как и некоторые другие арктические цветы, умеют улавливать солнечную энергию. Оказывается, лепестки мака скроены природой так, что получилась своего рода параболическая линза, собирающая лучи солнца к центру цветка, туда, где находятся тычинки и пестик. В этой «отапливаемой» зоне жизненные процессы проходят быстрее, активнее, а это очень важно для растений Крайнего Севера, где теплые дни можно пересчитать по пальцам.

— Теплынь! — с удовольствием говорит Иван Иванович.

— Да ну? — мне холодно, зябко на ветру с Ледовитого океана, от заструг снега, от голубых льдов в бухте. — И снег вон не растаял.

— Четырнадцать градусов сегодня. Это у нас редкость. Средняя температура двух летних месяцев, самых жарких, — плюс пять.

— И туман к тому же…

Туман возникает как бы из ничего. Прозрачная даль мутнеет, только что хорошо видимые контуры зданий расплываются. Все это происходит за считанные минуты, почти внезапно. И вот уже туман так плотен, что в него входишь, как в воду, во что-то сугубо материальное, что можно ощутить не только зрением, но и осязать — руками, лицом.

Я расспрашиваю Ивана Ивановича, как добраться до Норильска и летают ли туда рейсовые самолеты.

— Летают, конечно. И в Москву летают, и в Тикси, и в Хатангу, и в Красноярск. Кстати, вы знаете, что до полюса от нас ближе, чем до нашего краевого центра?

В небе то затихает, то нарастает гул мотора. Самолета не видно. Да что самолета? Дом на той стороне улицы и тот едва заметен!

— Зря кружится, — говорит Иван Иванович.

— Куда ж ему деваться?

— В Амдерму, возможно, направят, а скорее — в Хатангу. Хатанга, между прочим, почти всегда открыта. А у нас не туман, так ветер. Раз-два и какую-либо пушинку за полсотни метров унесло.

В гостинице на редкость тепло и уютно. Очень много комнатных цветов — в вестибюле, в номерах, в коридорах, в столовой. Иван Иванович представляет меня заведующей и с притворной строгостью в голосе требует, чтобы меня кормили не хуже, чем самых заслуженных пилотов.

…Ну вот я и снова «дома». Можно отдохнуть, собраться с мыслями, исписать еще несколько страничек в блокноте, перезарядить «зоркий» и заодно узнать, что посмотреть в поселке.

Иван Иванович оживляется.

— Да всюду интересно. Штаб морских операций. Порт. Памятник Бегичеву. Братская могила защитников Диксона. Самое северное в мире подсобное хозяйство. Самая северная в мире школа. — Он вдруг заразительно смеется: — Самый тяжелый в мире летчик — сто сорок килограммов веса! Он у нас в ледовой разведке работает… Где его найти? Да в штабе морских операций. После обеда можете туда сходить.

Деревянные тротуары на круглых лежаках чисты, вымыты дождем, то тут, то там белеют свежие доски-заплаты, и не одуванчики, как в других северных городах, а вездесущие полярные маки выглядывают из-под них. От главного, так сказать магистрального, тротуара уходят в стороны, к домам, стоящим в глубине дворов, такие же деревянные удобные настилы, только поуже, и по одному из них я добираюсь до штаба морских операций.

Свежая масляная краска полов и стен, чистота, букетики цветов на столах, стрекотание пишущих машинок, пощелкивание каких-то приборов, хриплые голоса радиотелефонов. Очень просторный, светлый кабинет начальника штаба, медлительно-важного, начавшего полнеть человека. Во время навигации штаб руководит передвижением судов по западному сектору Арктики.

Пожалуй, никогда раньше мне не доводилось видеть такой огромной, поражающей своими размерами карты, как эта, что висит в кабинете. Она занимает всю длинную стенку — от угла до угла. Карта нарядна, пестра от обилия красок разного цвета. Коричневый цвет — его очень много — означает, что все занятое им пространство покрыто сплошным льдом. Чем гуще, насыщеннее коричневый цвет, тем больше льда. Голубой означает чистую воду, зеленый — нечто среднее между нею и сплошным льдом.

Десятки ярких флажков с наименованиями разных судов разбросаны по этой карте. Флажки тоже разноцветные, бросающиеся в глаза. Зеленые — для судов, которые идут в Игарку с лесом. Красные — для тех, кто снабжает продуктами полярные зимовки. Голубые — для гидрографических судов, ведущих научную работу. Красно-желтые двухцветные — для рыболовецких траулеров и плавучих баз… В разных местах воткнуты в карту бумажные самолетики: в этих местах настоящие самолеты ведут ледовую разведку, и на одном из них сейчас летит «самый тяжелый в мире летчик».