По кромке двух океанов

…Дни бегут за днями, а погода не улучшается. Ко мне уже привыкли в косторезной мастерской, куда я прихожу, словно на работу, стою то возле одного мастера, то возле другого и смотрю, любуюсь. Но сегодня я решил изменить свое расписание и, невзирая на дождь, пойти к мысу Дежнева.

Ветер дует с океана, и соленые брызги барабанят по брезенту плаща. На тихой воде лагуны стоят вельботы, на берегу, поднятые на козлы, лежат обтянутые моржовыми шкурами байдары. На козлы их поднимают, чтобы собаки не сгрызли шкуры. Собак здесь куда больше, чем людей, днем они грызутся, играют друг с другом, а ночью воют на разные голоса. От этих концертов я часто просыпаюсь среди ночи и слушаю то хор, то солистов, выводящих, каждый по-своему, жуткую и непонятную мелодию.

Океан тихонько и ровно шумит. Я всматриваюсь в его серую, бесконечную даль и теряю чувство времени от одного сознания, что здесь, рядом, проходили суда Беринга, Коцебу, Норденшельда, Амундсена, что с этих судов кто-то смотрел на берег, по которому я бреду через столько лет, приминая сапогами гальку. В некоторых местах вода подступает прямо к суше, и тогда приходится взбираться на сопку и идти мокрой пестрой тундрой. Сверху пейзаж теряет конкретность, обретает какое-то особое спокойствие и простоту, завершенность, что ли, — пологие холмы суши и туманная, голубовато-серая даль океана.

Чем ближе к цели, тем неприступнее, страшнее, выше вздымаются черные скалы. Уже падает шапка с головы, когда я пытаюсь увидеть вершину. «Место сие представляет ужаснейшее зрелище: черные, страшно друг на друга упирающиеся утесы, между коими особо отличается один, имеющий совершенно вид пирамиды, вселяют какое-то чувство содрогания. Сие сокрушение страшных утесов заставляет человека размышлять о великих превращениях, которые некогда в природе здесь последовали; ибо вид и положение берегов рождает вероятие, что Азия некогда была соединена с Америкой». Это написал побывавший у мыса Дежнева в 1816 году на корабле «Рюрик» русский мореплаватель Отто Евстафьевич Коцебу.

На вершине скалы в легком тумане то скрываются, то появляются снова маяк и высокий православный крест — памятники Семену Дежневу, чьим именем назван мыс, самая восточная точка Азии.

Подъем крут и труден, но какая-то едва заметная тропка в обход этой крутизны приводит в конце концов к вершине. Крест не раз восстанавливался, но прибитая к нему медная табличка осталась какой была. На ней — полуистертая надпись на русском и английском языках: «Памяти Дежнева. Крест сей воздвигнут… командою военного транспорта «Шилка» под руководством командира капитана 2-го ранга Пелль и офицеров судна. 1 сентября 1910 года. Мореплаватели приглашают поддерживать этот памятник».

Рядом — высокий маяк с бронзовым бюстом Дежнева — новый памятник русскому землепроходцу, установленный в 1956 году.

Невольное волнение охватывает, должно быть, каждого, кто впервые попадает на эту неприметную точку Земли. От мыса Дежнева начинается та незримая линия, где сходятся два океана — Ледовитый и Тихий. Поперек этой линии в нескольких километрах отсюда проходит еще одна знаменитая и тоже незримая линия — смены дат. Помните неутомимого жюль-верновского путешественника Фогга, объехавшего вокруг света за восемьдесят дней и выигравшего пари лишь благодаря тому, что, двигаясь на восток, он «сэкономил» на смене дат целые сутки. Человек, переехавший, скажем, в субботу с нашего берега на аляскинский, увидит на календаре пятницу. Что ж, это, пожалуй, символично…

Вот уже заканчивается вторая неделя, как я сиднем сижу в Уэлене. Скучают без дела пилоты, спят или же режутся в домино. Иногда рассказывают анекдоты о погоде, вроде такого: в Анадыре, куда раньше ходили лишь маленькие Ан-2, застрявшие пассажиры устраивались на работу. «На какой срок поступаете?» — спрашивали у них. — «До вылета».

Но всему, как известно, приходит конец, и в одно из утр я слышу, как непривычно рано возятся у плиты на кухне пилоты, и Михаил Михайлович, постучав ко мне в дверь, говорит веселым голосом:

— Приготовьтесь, через час, возможно, полетим на остров Ратманова.

До этого я несколько дней подряд ходил на полярную станцию, там тоже перезнакомился со всеми, и в числе моих вопросов едва ли не самым первым был один: «Как там погода на Ратманове?» Начальник станции Леонид Васильевич Столяренко снимал телефонную трубку и справлялся у кого-то. «Дрянь погода на острове», — отвечал он мне через минуту. Коротко и ясно. И вдруг, словно подарок, это «окно» в небе.

Собираемся очень быстро: как бы не отменили полет синоптики. Светит неяркое солнце, обсыхает и становится тусклой галька. Самые маленькие камешки стремглав уносятся в стороны, когда набирает силу огромный винт вертолета. Через минуту машина плавно, незаметно отрывается от земли, летит сначала бочком, потом свечкой взмывает вверх и ложится на курс. Смотрю в иллюминатор. С каждой минутой уменьшается в размерах Уэлен и раздвигается горизонт, все дальше и дальше становится видно, и вот уже в поле зрения острова Диомида: наш — Ратманова и американский — Крузенштерна. За ним отчетливо видна Аляска.

Когда где-либо в средней полосе России, да и в Сибири, заходит разговор об Америке, неизбежно представляется очень далекая заморская страна, куда надо добираться через всю Европу, а потом через океан. И вдруг эта очень далекая страна оказывается совсем рядом с нашей. Бот мы и вот они, совсем близко.

Еще на заре Советской власти один дружелюбно настроенный к нам американский бизнесмен сказал московскому корреспонденту: «Мы ближе друг к другу, чем думаем. Сама природа указывает нам путь к объединению. Подводный тоннель между Аляской и Сибирью должен быть построен». В то время еще был в памяти дерзкий проект инженера Лойк де Лобеля, предложившего в начале века построить железную дорогу, которая соединила бы два материка непрерывной стальной колеей Нью-Йорк — Париж через Аляску и Чукотку, с тоннелем под Беринговым проливом. Проект серьезно обсуждался русским правительством (в мировой прессе было опубликовано о нем две тысячи пятьсот статей), но был отклонен из-за неприемлемых условий, поставленных американским синдикатом, который пытался получить концессию на эту стройку.

…Шум волн заглушается шумом мотора, но по тому, как мечутся внизу белые барашки, легко судить, сколь неспокоен, сколь сердит сейчас Берингов пролив.

Это место примечательно еще и в том отношении, что именно здесь доступнее и проще всего соединить два материка и тем самым коренным образом изменить климат Арктического побережья, а значит, и всей планеты Земля. Речь идет о грандиозном проекте инженера П. Борисова.

Двадцать лет назад он выдвинул идею построить гигантскую глухую плотину в Беринговом проливе — от Чукотки до Аляски — и через нее мощнейшими насосами перекачивать холодную воду Ледовитого океана в Тихий. Расчет показал, что перекачка ста девяти тысяч кубометров арктической воды в год изменит извечное течение теплого Гольфстрима, и оно устремится на север, достигнет Северного полюса и через Чукотское море выйдет в Тихий океан. Всего три-четыре года понадобилось бы, чтобы растаял дрейфующий ледяной покров Арктики и температура воздуха в ее центре повысилась до двадцати восьми градусов тепла.

Конечно, осуществление проекта инженера Борисова по плечу современной технике. Это может показаться невероятным, но технический расчет свидетельствует, что только две секунды понадобилось бы, чтобы с помощью направленных взрывов термоядерных зарядов образовать тело гигантской плотины…

Другой вопрос, насколько целесообразно это делать. Резкое потепление Арктики растопит вечную мерзлоту Сибири со всеми вытекающими отсюда последствиями. Разрушится все, что построено на вечной мерзлоте. Уйдут в землю Норильск, Дудинка, Якутск, Сургут, новые и старые города и поселки, разрушатся нефтяные и газовые промыслы Самотлора и Уренгоя, заплывут торфяным месивом карьеры, в которых добывается уголь Якутии, провалятся в тартарары многие шоссейные и железные дороги, взлетные полосы аэродромов… Потери будут неисчислимы!

Возводить плотину инженер Борисов предлагал, используя острова Диомида: с американской стороны — между мысом Принца Уэльского на Аляске и островом Крузенштерна, а с нашей стороны — между мысом Дежнева и островом Ратманова, куда мы летим над неспокойными водами Берингова пролива.

…Лететь совсем не долго, минут двадцать, и вот уже под нами неприветливые скалы, огромные камни, в диком беспорядке наваленные друг на друга. Крохотный поселок. Полярная станция.

Мы на острове Ратманова; так его назвал, проходя Берингов пролив, командир «Рюрика» О. Е. Коцебу. «Этот заслуженный офицер во время путешествия капитана Крузенштерна был моим вахтенным лейтенантом», — писал он о Ратманове.