По морю прочь. Годы

Рэчел внезапно обернулась и тоже расхохоталась. Она поняла, что в Хёрсте есть что-то смешное, а возможно, и в ней самой.

– Наверное, у него такой способ заводить друзей, – смеясь, проговорила она. – Тогда и я сыграю свою роль. Начну так: «Хотя внешность у вас уродливая, а образ мыслей гадкий, мистер Хёрст…»

– Правильно! – вскричал Хьюит. – Так с ним и надо. Поймите, мисс Винрэс, вы должны быть к Хёрсту снисходительны. Он всю жизнь провел, можно сказать, перед зеркалом, в прекрасной комнате, отделанной панелями, увешанной японскими гравюрами, обставленной чудесными старинными стульями и столиками, – и только одно цветовое пятно, на нужном месте, между окнами, скорее всего, он сидит там часами, положив ноги на каминную решетку, рассуждая о философии, о Боге, о своих печени и сердце и о сердцах своих друзей. Они все разбиты. Нельзя требовать от него совершенства в танцевальном зале. Ему нужно уютное, накуренное, мужское пристанище, где он может вытянуть ноги и говорить лишь тогда, когда ему есть что сказать. По мне это довольно тоскливо. Но я это уважаю. Юмор – не их стезя. И серьезные вещи они воспринимают очень серьезно.

Описание образа жизни Хёрста так заинтересовало Рэчел, что она почти забыла личные претензии и опять почувствовала к нему уважение.

– Значит, они очень умные? – спросила она.

– Разумеется. Что касается мозгов, я думаю, он тогда сказал правду: они умнейшие люди в Англии. Но – за него надо взяться. В нем очень много нераскрытого. Над ним кто-то должен смеяться… Представляю, как Хёрст говорит вам, что у вас нет опыта! Бедолага!

Пока они, беседуя, прогуливались по террасе, невидимая рука раздвинула портьеры по очереди на всех окнах, и прямоугольники света через равные промежутки легли на траву. Хьюит и Рэчел остановились и, заглянув в гостиную, увидели, что там в одиночестве за столом сидит мистер Пеппер и что-то пишет.

– Сочиняет письмо своей тетке, – сказал Хьюит. – Вероятно, замечательная престарелая дама. Он рассказывал, что ей восемьдесят пять лет и он возит ее гулять в Нью-Форест… [40] Пеппер! – крикнул он, стуча по окну. – Идите исполнить свой долг! Мисс Аллан ждет.

Подойдя к окнам бального зала, они почувствовали, что танцевальный вихрь и ритмичная музыка непреодолимо тянут их к себе.

– Вы не против? – спросил Хьюит, и они, взявшись за руки, с упоением окунулись в водоворот. Это была лишь вторая их встреча, но во время первой они видели целующихся мужчину и женщину, а сейчас мистер Хьюит обнаружил, что молодая женщина в гневе очень похожа на ребенка. Поэтому, соединив руки в танце, они чувствовали себя необычайно легко.

40

Нью-Форест – живописный лесистый район в Южной Англии.

Была полночь, бал достиг кульминации. Слуги подглядывали в окна; в саду здесь и там виднелись белые пятна – фигуры отдыхающих на воздухе парочек. Миссис Торнбери и миссис Эллиот сидели рядом под пальмой, держа на коленях веера, носовые платки и брошки, отданные им на хранение раскрасневшимися девицами. Время от времени они обменивались замечаниями.

– Мисс Уоррингтон действительно выглядит счастливой, – сказала миссис Эллиот. Обе улыбнулись, и обе вздохнули.

– Он человек с характером, – сказала миссис Торнбери, имея в виду Артура.

– А характер – это как раз то, что нужно, – рассудила миссис Эллиот. – А этот молодой человек довольно умен, – добавила она, кивнув на Хёрста, проходившего мимо под руку с мисс Аллан.

– На вид он не слишком крепок, – сказала миссис Торнбери. – Телосложение не очень. Оторвать? – спросила она у Рэчел, которая остановилась, почувствовав, что за ней волочится длинная кружевная лента.

– Надеюсь, вам хорошо? – осведомился Хьюит.

– Мне все это так знакомо! – улыбнулась миссис Торнбери. – Я вырастила пять дочерей, и все они обожали танцы! Вы тоже любите, мисс Винрэс? – Она посмотрела на Рэчел материнским взглядом. – Я в вашем возрасте очень любила. Как я выпрашивала у мамы разрешение остаться подольше! А теперь я сочувствую бедным матерям, но и дочерей тоже вполне понимаю!

Она улыбнулась Рэчел – сочувственно, но с хитрецой.

– Похоже, им есть о чем поговорить, – сказала миссис Эллиот, со значением посмотрев вслед удаляющейся парочке. – Вы заметили тогда, на пикнике? Только он и сумел разговорить ее.

– Ее отец – очень интересный человек, – сообщила миссис Торнбери. – У него одна из крупнейших судовых компаний в Халле. Он весьма разумно ответил мистеру Асквиту на последних выборах, помните? Примечательно, что человек с его опытом – убежденный протекционист.

Она хотела бы поговорить о политике, которая интересовала ее больше, чем чья-то личная жизнь, но миссис Эллиот предпочитала обсуждать дела империи только в менее абстрактной форме.

– До меня доходят жуткие сообщения из Англии о крысах, – сказала она. – Моя золовка живет в Норидже, так она пишет, что стало небезопасно покупать птицу. Из-за чумы – ею болеют крысы, а от них заражаются и другие животные.

– И местные власти не принимают должные меры? – спросила миссис Торнбери.

– Об этом она умалчивает. Но пишет, что образованные люди ведут себя крайне безразлично, – а уж они-то должны понимать, что к чему. Конечно, моя золовка из этих современных женщин, которые во всем принимают участие, знаете – многие ими восхищаются, хотя не понимают их, во всяком случае, я – не понимаю. Впрочем, у нее железное здоровье.

Миссис Эллиот вздохнула, вспомнив о собственной болезненности.

– Какое подвижное лицо, – сказала миссис Торнбери, взглянув на Эвелин М., которая остановилась недалеко от них, чтобы приколоть к груди алый цветок. Он не хотел держаться, и Эвелин с жестом нетерпения воткнула его в петлицу своего кавалера. Это был высокий меланхолический юноша, принявший подарок, как рыцарь принял бы талисман от своей дамы.

– Очень утомительно для глаз, – пожаловалась миссис Эллиот, понаблюдав несколько минут за желтым кружением, почти все участники которого были ей неизвестны ни по имени, ни в лицо. Вырвавшись из толпы, к дамам подошла Хелен и подвинула свободный стул.

– Можно посидеть с вами? – спросила она, улыбаясь и часто дыша. – Наверное, мне должно быть стыдно, – продолжила она, садясь, – в моем-то возрасте.

Она была румяна и оживлена, поэтому ее красота казалась особенно яркой, и обеим дамам захотелось прикоснуться к Хелен.

– Я просто наслаждаюсь. – Она никак не могла отдышаться. – Движение – это так прекрасно, не правда ли?

– Я много раз слышала, что для хорошего танцора ничто не может сравниться с танцем, – сказала миссис Торнбери, глядя на нее с улыбкой.

Хелен слегка раскачивалась, будто сидела на пружинах.

– Я могла бы танцевать вечно! – воскликнула она. – Зря они себя сдерживают! Надо прыгать, скакать, летать! Только посмотрите, как они топчутся!

– Вы видели этих чудесных русских танцоров? – начала миссис Эллиот, но Хелен заметила, что к ней идет ее кавалер, и встала, как встает луна. Она уже протанцевала половину зала, когда дамы оторвали от нее взгляды, поскольку не могли не восхищаться ею, хотя им и казалось немного странным, что женщине ее возраста так нравится плясать.

Как только Хелен на минуту осталась одна, к ней тут же подошел Сент-Джон Хёрст, выжидавший такой момент.

– Вы не могли бы посидеть со мной? – спросил он. – Я совершенно не способен к танцам. – Он увел Хелен в угол, где стояли два кресла, создававшие некое подобие интимности. Еще несколько минут после того, как они сели, Хелен не могла говорить, находясь под влиянием танца.

– Поразительно! – воскликнула она наконец. – Как она представляет собственное тело? – Замечание касалось проходившей мимо дамы, которая скорее ковыляла, чем шла, опираясь на руку толстяка с пухлым белым лицом и зелеными глазами навыкате. Поддержка была ей необходима, поскольку она была очень полной и так затянута, что верхняя часть тела значительно выдавалась вперед, а ноги могли только семенить маленькими шажками из-за крайней узости юбки. Само же платье состояло из небольшого куска блестящего желтого шелка, беспорядочно украшенного круглыми бляшками из бисера голубого и зеленого цвета, и должно было имитировать грудь павлина. На вершине прически, напоминавшей средневековый замок, торчало лиловое перо, а короткая шея была обхвачена черной бархатной лентой, усеянной драгоценными камнями; золотые браслеты врезались в плоть ее жирных рук, облаченных в перчатки. У нее было лицо нахального и жизнерадостного поросенка, усеянное красными пятнышками, которые проступали сквозь пудру.