По мотивам преступления
Шрифт:
Раньше старик писал книги исторические, копался, как он сам выражался, в прошлом. Для меня историческая тематика скучна и малоинтересна. Не мой жанр. Я не особо вникал в смысл написанного Иннокентием Ивановичем, машинально набирал текст, борясь с зевотой.
Ни с того ни с сего Иннокентий Иванович, на дух не переносивший современную художественную литературу, решил написать повесть. И почему-то подростковую. Помнится, ещё совсем недавно он ругал всех без исключения авторов, называя их бездарными, ленивыми и потенциально опасными для общества. Художественная литература, если речь не
Скажу честно, идея старика написать повесть, где главные герои старшеклассники, показалась мне неудачной шуткой. Возможно, я неправ, но когда тебе за восемьдесят, ты ненавидишь всех, кто моложе сорока и совершенно ничего не знаешь о современной молодёжи, писать подростковую повесть, по меньшей мере, странно. Если не сказать больше.
Но Иннокентия Ивановича не страшат трудности. Он вообще вбил себе в голову, что его книга совершит переворот в литературе. И я, разумеется, должен был ему в этом помочь. Вопрос – как? Ответ старика меня сильно удивил. Оказывается, я обязан ввести Иннокентия Ивановича «в курс дела». Это значит, помимо набора текста мне предстояло рассказывать, чем и как живут мои ровесники. Как и о чём говорят, что любят, кого ненавидят, какие книги читают, какое кино смотрят, каких кумиров себе создают.
Общение со стариком превратилось в пытку. Чтобы я ни сказал, Иннокентий Иванович воспринимал сказанное в штыки.
– Что это за музыка, Глеб?! – кричал он, грозя кулаком невидимому обидчику. – Я, по твоей рекомендации вчера смотрел клипы. У меня едва не случился приступ. О чём поют эти люди? Кто они вообще такие?
– Вы же сами просили познакомить вас с кумирами подростков.
– Они кумиры?! Ну нет! Это решительно никуда не годится. У моих литературных героев таких кумиров не будет!
На следующий день Иннокентий Иванович заявил, что современное кино для молодёжи – шаг в пропасть. Не о том снимают, не тех снимают, не так снимают. Но больше всего старика коробила наша речь. Стоило мне начать объяснять значение тех или иных словечек как Иннокентий Иванович хватался за сердце.
– Ничего больше не говори! – просил он. – Беру свои слова обратно, вводить меня «в курс дела» не стоит. Я напишу книгу о правильных подростках, о настоящих комсомольцах, о дружбе и верности.
– Комсомола уже нет лет сто, – засмеялся я.
– Не кощунствуй, Глеб! Я выражаюсь образно. Да, да, и не смейся. В моё время…
Начинались бесконечные истории про «моё время». И трава тогда была зеленее, и вода мокрее, и вообще всё было не так как сейчас, а так как надо.
…Допечатав абзац, я откатился от стола и потянулся. Половина первого ночи. Из открытого окна доносится стрекотание сверчков. Интересно, Генкин Липатий подпевает собратьям или молча сидит в своем домике?
Люська открыла дверь и тихо спросила:
– Печатаешь, Глеб?
– У меня перерыв.
– А мне скучно, – Люська подошла к столу, взяла исписанный каракулями Иннокентия Ивановича лист и сощурила глаза. – Как тебе удается разбирать
эти иероглифы? Я ни слова не понимаю. Здесь вообще по-русски написано?– По-китайски. Положи на место.
– Тебе жалко? О чём он хоть сейчас пишет?
– Можешь прочитать, – я кивнул подбородком на ноутбук. – А лист положи.
Люська поставила на стол локти и прочитала с выражением:
– Если я дал слово, то сдержу его во что бы то ни стало! – горячо заявил Миша. – Ибо настоящий друг слов на ветер не бросает. А дружба для меня – святое. Дружбу я истово ценю, а свою Родину я люблю преданной любовью!
Повисла пауза.
– Ну как? – спросил я.
– Глеб, что это было?
– Диалог двух друзей.
– Они и какого века?
– Из нашего. Обычные десятиклассники.
– Обычные в понимании кого? Что за бредятину ты печатаешь?
– Не я это придумал.
– «Ибо», – хмыкнула Люська. – Устаревшее словечко. Его даже пенсионеры почти не употребляют. А у тебя в книге так говорят старшеклассники?
– Не у меня в книге, а в рукописи Иннокентия Ивановича. Он пишет подростковую повесть.
– Н-да. Он бы ещё сказку написал для самых маленьких. Самое то в его возрасте.
– Мне кажется, сказка у Иннокентия получилась бы намного лучшего этого шедевра. Вчера было такое предложение: «Мальчик ударил себя в грудь кулаком и поклялся перед всем классом исправить двойку по арифметике». Речь идёт не о первоклашке, а о десятикласснике. Иннокентий Иванович даже двадцатилетних называет мальчиками и девочками. Слух режет.
– Так скажи ему об этом.
– Пытался. Орать начинает. Обижается.
– Тогда забей. В конце концов, твоя задача превратить его иероглифы в читаемые предложения. А о чем и как он пишет – не твоя забота. Ибо нефиг заморачиваться.
– Я и не заморачиваюсь, ибо это не в моих правилах.
– Молчал бы лучше, – скривилась Люська. – Ты создаешь проблемы на ровном месте. Вот я никогда не парюсь.
– Считаешь это достоинством?
– Во всяком случае, не считаю это недостатком, – выкрутилась Люська.
Я хотел возразить, но мне помешал странный звук, похожий на хлопок. Не успел я удивиться, как раздался второй, третий… десятый хлопок.
– Глеб, это стрельба, – вскрикнула Люська, схватив меня за руку.
– Оставайся в комнате.
– Ещё чего. Я с тобой.
– На стрельбу не похоже, – сказал я, услышав ещё несколько хлопков. – Может, это звуки с улицы?
– В доме! – выдохнула Люська, достав из кармана телефон.
Я выглянул в коридор. Тишина. Люська крепко держала меня за руку.
– Ослабь хватку, – попросил я, направляясь к лестнице.
– Глеб, мне не страшно, но как-то не по себе. По-твоему, мы правильно поступаем, спускаясь вниз?
– А что предлагаешь ты?
– Ну не знаю… вызвать полицию. Или позвонить Димке.
– Чем тебе Димон поможет?
– Настроение поднимет.
– Стой здесь, а я пройдусь по первому этажу.
– Ты опять? Сказала же, я иду с тобой.
В гостиной мы увидели распахнутую входную дверь.
– Похоже, у нас гости, – прошептал я. – Поднимаемся наверх и вызываем полицию.