По-настоящему

– Я тебя не узнаю сын.

– А я тебя не знаю, отец. – Вскакиваю со стула так, что тот с грохотом валится.

Срываюсь к двери, у которой торможу, слыша в спину:

– Двадцать восьмого числа…

– Твой день рождения… – перебиваю отца. – Я отправлю тебе открытку.

– Радует, что ты помнишь, – усмехается в ответ он. – Но я не об этом. В этот день я буду давать большое интервью. В нашем доме. Прилетит Богдан. Я хочу, чтобы оба моих сына присутствовали…

– Хочешь казаться образцово-показательным отцом? – перебиваю его. – Прямо вижу, как пестрят новостные заголовки «Счастливое семейство Бондаренко собралось за одним дружным столом»!

– Не передёргивай, Герман, – отец поднимается из-за стола и делает шаг ко мне. Встает раздражающе близко. – Ты знаешь, что это не так. Но предстоящее интервью для меня действительно важно.

– Не сомневаюсь. Может, тогда мне и не стоит на нем появляться?

– Герман…ты мой сын… – отец тяжело выдыхает, проводя рукой по слегка седоватым волосам. – Просто постарайся не вляпаться в очередное дерьмо до интервью.

Без представлений я не умею. Я слишком ненавижу их обоих, чтобы заботиться об их нервных клетках.

– Переживаешь? За свою репутацию? – язвлю сквозь зубы, вызывающе глядя отцу в глаза.

Кадык в его глотке дергается. Он нервно поправляет белоснежный воротник брендовой рубашки.

– Когда мы потерялись? – голос Бондаренко старшего становится похожим на отчаяние. Я мог бы даже проникнуться, но…

– Ты знаешь.

– Тебе не кажется, что нам давно пора поговорить?

– Серьёзно? Здесь? – обвожу рукой скупой ментовский интерьер.

– Может, и здесь. Мы видимся только при таких обстоятельствах. Когда ты был дома последний раз?

– Дома? – удивленно приподнимаю брови. – А где мой дом?

– Герман… – качает головой батя.

– Ну че? Где мой дом? Там, где живет эта стерва?

– Герман, следи за языком!

– А то что? Бабло перестанешь отчислять?

– Может, и перестану! – рявкает отец, покрываясь красными пятнами. – Может, давно пора это сделать?!

– Ну так сделай, пап, сделай. В чем проблема?

– Нет проблем? – заводится. – Нет проблем?! Ну я посмотрю, как у тебя их не будет, когда останешься с голым задом. В твоем возрасте я растил твоего брата, обеспечивал семью. А твоя бы давно от голода сдохла.

Мне достаточно шага, чтобы схватить отца за рубашку и, сжав ткань в кулаке, притянуть его лицо к своему. Желчь, которая плещется в пустом желудке, просится наружу, именно ею плююсь, когда хриплю:

– Мама и сытая с тобой померла.

Звонкая хлесткая пощечина заставляет голову дернуться.

Отец распахнутыми глазами смотрит на мою скулу, к которой припечатался ладонью секунду назад.

Он ни разу меня не бил. Ни разу даже пальцем не тронул…Его взгляд полон ужаса вперемешку с раскаянием, но плевать. Мы срались миллион раз, но сегодня что-то новое. Если так он видит точку в наших отношениях, то я не все сказал…

– Пошел ты.

– Герман!

– Отвали!

Потянув на себя ручку, вылетаю за дверь, не переживая, что на пути меня ждет преграда. За меня заплатили, и этот факт перекорёживает недовольную рожу старлея, который провожает меня прокручивающим кишки прищуром, стоя у выхода. Пошел и ты, придурок!

Выметаюсь из отделения и жадно хватаю пыльный знойный воздух, который после вонючего курятника кажется практически целебным.

Водитель отца топчется у тачки. Заметив меня, открывает заднюю пассажирскую дверь, к которой, не раздумывая, отправляюсь.

У меня нет других вариантов. Ключи от тачки изъяли, телефон и бумажник тоже.

Приветственно кивнув Володе, забираюсь на сидение и смотрю в окно, за которым спустя пару минут появляется мрачная отцовская фигура.

Он садится ко мне, и машина трогается, покидая территорию отделения.

Молча кладет рядом с моим бедром телефон и очки.

– Ключи от тачки и бумажник… – уточняю, заталкивая трубку в карман джинсов.

– Пусть пока полежат у меня, – отзывается отец.

Его тон, тихий и сомневающийся, заставляет резко на него посмотреть. Бондаренко старший опускает взгляд на свои пальцы, которые сжимает-разжимает. Нервничает.

Смотрю на него настойчиво-вопросительно.

Серьезно? Мы перешли на новую ступень наших взаимоотношений?

– Окей, понял, – усмехаюсь. – Дядь, Вов, машину здесь тормозни, – хлопаю по плечу водителя.

– Герман, сиди… – чеканит сквозь зубы батя.

– Дядь Вов…– ловлю в зеркале заднего вида его меченный взгляд, которым останавливается на отце, прежде чем тот позволительно кивает.

Тачка паркуется в кармане вдоль проезжей части и, ничего не сказав, я выпрыгиваю из машины, чувствуя на своем затылке прицел отцовских глаз.

Глава 2.

Герман

– Нафига я повелся, а? – зеваю и набрасываю на глаза авиаторы.

Майское солнце слепит.

И рядом сидящий Дэн тоже.

Мой лучший друг выглядит как новый найковский кроссовок. Несмотря на то, что полночи провел в самолете, Соколовский держится огурцом.

В девять утра его бодрая задница торчала на пороге моей хаты, а спустя полчаса моя задница была доставлена сюда, в универ, в котором учимся второй год.

– Я обещал матушке, что получу допуск к сессии, – лыбится его довольная рожа. Забросив руки за голову и вытянув ноги вперед, Дэн задирает башку и ловит прищуром солнце.

– Ты уверен, что таким образом его получишь? – усмехаюсь я.

До занятий мы дошли. Зачалились здесь, у фонтана главного корпуса, развалившись на скамейке и провожая взглядами полуголые стройные ножки девчонок.

– Отвали… – ржет Сокол, пихая меня кулаком в бок, отчего меня слегка кренит.

Денис Соколовский – мастер спорта по кикбоксингу. Два дня назад он выиграл очередное соревнование, я уже задобался следить за его достижениями. Сегодня утром он прилетел из Минска, где надрал задницы своим соперникам.