Annotation

Гусев-Оренбургский Сергей Иванович

Сергей Гусев-Оренбургский

По осени

Гусев-Оренбургский Сергей Иванович

По осени

Сергей Гусев-Оренбургский

По осени

Туманным осенним утром Макарьевский дьякон на пегой лошаденке своей въехал в раскольничье село и остановился у крыльца двухэтажного темного дома. Он долго стучал маленьким кулачком в тяжелую дверь из старинного леса и попрыгивал на крыльце, как озябшая тощая птица. Наконец, в сенях послышались шаркающие шаги и высокий седой старик отворил дверь.

– - Чего надобно?
– - сурово спросил он, недружелюбно смотря на дьякона.

Миколай Микитичу здравия жела-а-ю... во имя Госпо-о-дне!
– - тонким голоском нараспев приветствовал его дьякон.

– - Ну, ладно. А дальше что?

– - Сейчас батюшка грядет следом... духовные росписи составлять. А пока что, не угостите ли чайком, Микита Микитич? Дорога-то дальня, а на дворе-то холодок...

Старик молча, неохотно, отступил и дал ему дорогу. Дьякон прошел в темную, опрятно убранную комнату. Мужик в черной рубахе и молодая женщина встретили дьякона холодным, недоумевающим взглядом. Дьякон не обратил на это внимания, как на вещь привычную. Он покрестился на черные лики икон, в обилии заполнявших передний угол, и поклонился в пояс присутствующим.

– - Здравия желаю во имя Господне!

Те промолчали.

– - Вот, -- сказал наставительно дьякон, показывая на иконы, -- вашей-то старинкой мы не пренебрегаем, а вы нашим брезгуете. От сего и происходит в церкви распря: пастырь един, а стадо разное... овечки- то вкупе, а козлищи врозь.

И так как люди опять промолчали, дьякон сел на лавку и вздохнул. Люди словно застыли в своих молчаливых позах. Дьякон чувствовал, что из самых стен избы как бы исходит на него враждебный холод. Ему стало скучно и тоскливо, но он терпеливо ждал. Спустя немного, пришел старик и поставил на стол перед дьяконом поднос со стаканом чая.

– - А хлебца... не найдется? О большем не смею вопрошать...

Старик молча ушел и вернулся с хлебом.

Дьякон жадно принялся за чай, а старик стоял и угрюмо смотрел на него. Видимо, какая-то тайная беспокойная мысль угнетала его.

Наконец, он тихо спросил:

– - Обезденежили?

И холодно усмехнулся.

Тот же холодный смешок прошел и между остальными присутствующими.

– - Воистину!
– - жевал дьякон хлеб, -- трудные времена, Микитич... Господь неурожай послал.

– - У вас-то, -- сказал старик, -- всегда -- урожай!

Дьякон засмеялся.

– - Уж это как приведется, Микитич... вот разве вы раздобритесь?

– - Да, ведь, мы, -- сказал старик.

И опять холодно усмехнулся.

– - Не вашей веры?

– - Хлебец, -- убежденно сказал дьякон, -- у всех одной веры... У меня кстати и подвода у ворот. А денежки... дело кесарево, для всех едино!

Старик переглянулся с мужиками и понурился. Опять молчание водворилось в избе. Еще дьякон некоторое время смеялся над своими веселыми словами, но и он перестал, снова подавленный враждебностью молчаливых людей.

За окном пошел дождь.

С соседнего болота временами наплывал туман и тогда казалось, что по улице идут привиденья.

– - Подумать только, -- тихо сказал старик, все нахмурившись, -- живем мы на свете, как военнопленные... кажный год с нас контребуцию берут. А за што? Неведомо.

Дьякон хотел было промолчать на это, но не выдержал.

– - Мы молимся за вас!
– - сказал он.

– - Да, ведь, мы вас не просим.

– - И язычники не просят, а мы молимся, дабы Господь обратил их на путь правый.

– - Дорого это нам обходится.

Дьякон засмеялся.

– - А дешево-то, друг, гнило!

В это время прозвенели колокольчики за окном и у крыльца остановилась гнедая батюшкина пара. В комнату вошел тучный черный священник. Не крестясь на иконы и не здороваясь, он строго сказал:

– - Извести, Двоеданов, народ, что мы сейчас пойдем по дворам росписи составлять.

– - Прежде как будто не ходили, отец, -- тихо сказал старик.

– - Ра-зве?
– - сделал батюшка вид, что удивился.

Старик хмуро усмехнулся.

– - Сами знаете.

– - Знаю-то, я знаю, -- нахмурился батюшка, -- а только намерен я теперь этому конец положить. Говорят, вы после нашего посещения избы моете? Ах, вы...

Батюшка вскричал с гневом:

– - Язычники!

Старик молчал.

Молчали и остальные в хмурой неподвижности.

– - Собирайтесь, о. дьякон, пойдем по дворам.

Но дьякон не двинулся с места, как бы не придавая словам батюшки серьезного значения. Он только терпеливо вздохнул. Вздохнул и старик и спросил угрюмо:

– - Сколько?

Батюшка сделал было вид, что не понял, но сейчас же передумал и сказал решительно:

– - Пришлите Катерину Ивановну.

Старик помолчал.

Брови его насупились и дергались.

– - Прежде, отец, половину давали...

– - Прежде, друг, -- строго прервал его батюшка, -- патриархи бывали, да теперь их нет. Каждому времени свой закон. Собирайтесь, о. дьякон!

Но дьякон опять не двинулся.

А старик хмуро сказал:

– - Ладно уж...

– - Что?

– - Пришлем Катерину Ивановну.

– - И хлебца засыпите?

– - Как водится...

– - Вот это добро... вот это по-христиански!

Батюшка даже слегка размяк.

– - Лучше жить в братолюбии взаимном, нежели в сваре. Как ни как, а вы дети мои, хоть и заблудшие.

Он потер руки.

– - Даже и от чайку не откажусь!

Старик ушел, приказав снохе угощать духовных чаем. Батюшка с удобством расселся за столом, а дьякон принес из тарантаса узел с книгами и торжественно разложил их на столе. За окном все шел дождь и полз по улице туман с болота, словно призраки там, волнуясь, спешили куда-то, в молчаливом отчаянии. Мужик в черной рубахе н женщина стояли молча, неподвижно, как застывшие, и, не отрываясь, холодно смотрели на духовных. Изба и все предметы в ней, казалось, молчаливо застыли во враждебной неподвижности и жутко чего-то ждали. Дьякон, даже и при батюшке, чувствовал себя неуверенно и совсем с носом уткнулся в книги, еще чаю он и не решался спросить. Но батюшка чувствовал себя, как дома, наслаждался чаепитием и, время от времени, говорил.