По осколкам

Поворачиваюсь и смотрю, как она теряет свой возбужденный румянец. Надо же, какая цветная молодость!

— С чего вы…

— Не дуйся. Но не забывай, с кем имеешь дело.

— Нам говорили, что Основатели не могут на нас смотреть без нашего разрешения.

— Возвращайся, донеси на меня.

— Мне говорили, вы одна из лучших, вы слышите больше других.

— Странная у тебя подготовка: одно не давали, другое давали неверно.

— И все-таки про Первый, — затягивает она.

Не надо мне было заводить этот разговор. Раз лучшая из новых не знает, почему мы остались лишь там, где остались, значит, Старшие не нашли ответа. Могли бы уже что-нибудь сочинить, совсем не обязательно, что правдивое. Просто чтобы было. И мне бы не пришлось заполнять эти пустоты.

— Известно, что, когда мир разлетелся, уцелели только те несколько сотен, кто находился на этой грани, с внешней стороны, — тыкаю пальцем в траву. — По блуждающим легендам, которые всюду просачиваются, это были лучшие представители обоих народов, что-то вроде мирового Совета.

Новенькая вспыхивает любопытством. Она уже не просто часть какой-то сильной семьи, она уже нарисовала себе немыслимо могущественных предков до самого зарождения жизни.

— По заявлениям тех, кто говорит, будто знает устройство мира, считается, что этот осколок — один из бывших полюсов. Но это заявление ничего не дает, как ты сама понимаешь.

Она торопливо кивает, воодушевленная предыдущей версией про Совет.

— По одному слуху, на этой грани располагалась общая тюрьма. И все мы — потомки преступников, предавших каждый свой народ в его устремлениях или надеждах.

— Как преступников?! — охает Сатс, и щеки ее бледнеют.

Ну вот, теперь она у меня на крючке. Теперь на любопытстве она будет какое-то время меня слушаться, как того, кто больше знает и кто ближе к основам мира.

— Тебе не хочется быть потомком преступников?

— Нет, — она мотает головой. — А вам неужели бы хотелось?

— А мне все равно. Но тебе, раз уж очень не хочется иметь отношение к слуху о преступниках, еще раз советую непреступать никаких границ и слушаться меня во всем, в каждом шаге. И если я тебе прикажу не дышать, значит, умрешь, но воздуха не тронешь. Ясно?

Подобралась. Кивает. В движениях уже нет гонора… и рука с земли поднимается, ложится на колено. Так показная власть над пространством переходит в слежение за собой.

Ну вот, первую спесь немножечко сбили.

Вставать и идти все равно никуда не хочется…

Пальцы снова касаются округлого камня. Наверное, сейчас лишь он, если бы мог и хотел, рассказал бы, что здесь было, в целом мире, на этом Первом. Да, слух о тюрьме нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Он появился, когда кто-то однажды задался вопросом, подобным моему недавнему — а кто такие Старшие? Мне-то ладно, задалась и пусть висит. А у того задумавшегося вылезла мысль, будто они — надзиратели. Дальше насобирали догадок, сложно ли…

— Но вы сами, Инэн, вы сами во что верите?

Ох, не сдается молодость! Хочет подкрепить чужим мнением то, какое ей самой приглянулось.

Меня настолько не тянет разжигать в ней пафос, достаточно разогретый ее семьей, отличной учебой и без легенды о мировом Совете, что остается только уйти от ответа:

— Все, что я тебе сказала, лишь легенда, заявление и слух. А я сама верю в то, что видят мои глаза, и стараюсь не верить в том, что слышат мои уши.

— Но вы же Основатель! Вы же должны все слушать.

— Гра-ни-цы.

— Извините, — и честно краснеет.

Значит, отвечу так же честно.

— Когда говорит мир — я слышу. А когда говорят глупости — стараюсь глохнуть. У нас есть Первый осколок, на котором наши Старшие живут безвылазно. А мы с тобой свободны, мы можем выйти и вернуться. Все это я вижу сама и другому верить не собираюсь.

— А мы сегодня выйдем или я зря со своими попрощалась?

Она оборачивается и смотрит в просвет между деревьями так, словно ей стыдно. Я вижу подсвеченные розовым ее щеки, замечаю, как она косится на меня — что я сейчас скажу? мы возвращаемся и проводим на Первом еще поворот? неужели она теперь через все земли потащится под взглядами тех, кому недавно гордо махала рукой, прощаясь?

— Мы выйдем, как только ты ответишь мне на все вопросы.

— Я готова.

— Тогда честно и без заминок… Чего ты ждешь от своей работы?

Сатс дергается. Она ждала, что я ее про переходы спрошу или про что-нибудь еще из уроков.

— Ну.

— Я…

— Честно. Зачем ты хорошо училась и почему сейчас так нетерпелива?

Это чудо краснеет еще больше, ее светло-серые глаза блестят, как хрусталь, через который просвечивает спрятанное в прозрачном тайнике.

— Моя семья гордится мной. Я лучшая в своем возрасте. И теперь… Я самый молодой Мастер из нашей семьи, а она… Я могу стать самым опытным и самым молодым Мастером.

— Значит, амбиции и тщеславие, — замечаю я разочарованно. — Ну что ж, не самая скверная движущая сила… На такой основе можно неплохо нарисовать себе свое будущее — самой или с помощью сильной семьи. Скажи, тебе уже четко все описали, как ты будешь жить, когда выйдешь с пути?

— Да, — воодушевляется Сатс. — Когда мы с вами закончим, я стану самым молодым Мастером, создавшим свою семью!

Вот тоже ж повод гордиться… То ли я давно не была на Первом и не прониклась его воздухом, где носились бы такие мысли, то ли пропустила что-то в жизни, и такая замечательная сила, как тщеславие, во мне не проросла. А вот у этого ребенка была благодатная почва, да и удобряли, похоже, качественно.

Ребенок, конечно, совсем не ребенок — это я преувеличиваю. Она молода и красива, пепельному цвету волос позавидовал бы закат на пятисотых — а какое там дивное небо!

Краснеет легко, возмущается искренне, глазами блестит, не прячется.

— Хорошо бы показать тебе 15-ый, — говорю я, чувствуя к ней странное расположение. — Там все и плохо, и неплохо. Тараканы лезут, устанешь руки поднимать. Местные или справляются сами, или ждут нас, но исправленных тараканов оставляют.

— Справляются? — вскидывается Сатс. — Среди них есть сильные? Тогда надо присмотреться к этому 15-му и найти…

— Думаешь, ты самая умная? Думаешь, до тебя никому не пришло это в голову?

— Ну… Я…

— Они иногда справляются сами. Но они не меняют искаженное. Они его убивают. Руками, стрелами, копьями. Чем могут, тем и сильны.

— А когда мы приходим?

— Тогда маленького таракана они оставляют, даже не давят.

— Зачем?

— Мне как-то говорили, что у них там… Короче, они разводят птиц, выращивают тараканов на откорм для выращиваемых птиц. Я не видела сама ни птичьих, ни тараканьих ферм, хотя у местных бывала. Они таятся, у них что-то вроде суеверия... На 15-ом что угодно может возникнуть. И вот поэтому нам было бы неплохо туда заглянуть. Тебе чисто для опыта, как оно бывает.