По понятиям Лютого

Модус выжил. Правда, боец из него был неважнецкий. Ему долго не удавалось разжиться хорошим оружием, он несколько раз отправлялся в разведку, вооруженный одним только мясницким ножом. А через месяц войско Карадога подошло к стенам Эксетера, главного города Думнонии, где дало бой силам Девятого легиона. В том сражении Модусу удалось убить римского солдата и стать обладателем настоящего боевого меча, но повстанцы под Эксетером потерпели сокрушительное поражение, от которого уже никогда не оправились. Рассеянные на небольшие группы, деморализованные, под натиском римлян они отступали на юг, к проливу.

Квентин и Модус оказались вместе в составе отряда, который возглавлял сам Карадог. Когда они пробились к заболоченным лесам на самой границе прибрежной зоны, в отряде оставалось всего пятьдесят человек. Несколько дней отсиживались в деревне угольщиков в самом сердце болот, потом решили прорываться к морю, чтобы уйти на рыбацких лодках в Арморику, через пролив. Накануне прорыва ночью все собрались в хижине слепого деревенского друида – Карадог хотел, чтобы он напутствовал бойцов перед сражением и принес жертву, как полагается по древнему обычаю. Друид взял откуда-то кусок кремня, произнес над ним несколько слов и попросил Карадога, чтобы тот ударил по нему как можно сильнее. Карадог взял свой огромный боевой топор… Все думали, камень рассыплется под его ударом, как тыква, но от него откололся лишь один маленький осколок. Слепой друид спросил: на сколько частей раскололся камень? На две, сказал Карадог. Друид помрачнел. Отряд погибнет, сказал он, спасутся только двое, но и этим двоим не выжить, если они не будут держаться друг друга… Наутро отряд с боем пробивался к побережью. Римляне поджидали их там, в сражении полегли почти все повстанцы, включая самого Карадога. Кроме Квентина и Модуса, которых римляне взяли в плен, никто больше не выжил.

В общем-то, лишь тогда Квентин и познакомился с ним по-настоящему и подружился, тем более что их отцы сражались рука об руку и Готриг Корнуоллский благоволил простому пивовару Виллему, приблизил его к себе, подарил замок и даже присвоил почетную фамилию Думнонский. Гибель отцов только укрепила их дружбу.

Для Квентина, привыкшего повелевать, решать все самому и доказывать свою точку зрения в сражении, рабство было нелегким испытанием. А вот Модуса всегда отличало по-крестьянски простое и здоровое отношение к жизни, он никогда не унывал и всегда был готов рассмеяться. Это очень поддерживало их обоих. Однажды Модус показал ему осколок кремня, тот самый, из хижины друида – он его подобрал и все это время хранил у себя. Они разделили осколок на две части, сделали амулеты, с которыми никогда не расставались. Ведь до сих предсказание друида сбывалось в точности – из отряда выжили только они двое, следовательно, им нужно быть вместе, чтобы не погибнуть…

Последние дни многое переменили в их жизни. Модус поймал перстень, стал свободным, обзавелся деньгами, они вместе покинули Иудею, у них появилась возможность снова оказаться дома, в Британии… Но с этого момента что-то стало меняться в прежнем веселом, беззаботном и немного неуклюжем Модусе, сыне Виллема. Открытое мальчишеское лицо отяжелело, приобрело угрожающую важность, а тело налилось какой-то недоброй силой, как будто он стал стремительно мужать. Мышцы будто налились свинцом, движения приобрели расчетливую уверенность. Квентин, который в шутливых единоборствах раньше легко одерживал верх, должен был признать, что с нынешним Модусом ему не справиться – ни в рукопашной схватке, ни в бое на мечах. Поединок с Кастулом и стычка с грабителями, когда Модус быстро и жестоко расправился с нападающими, показали, что он стал совсем другим человеком! И это сплошное везение в игре, которое подтверждало, что он пользуется благосклонностью фортуны. Откуда это все берется?

Изменилось и отношение между старыми друзьями: если раньше лидером был Квентин, то теперь роли поменялись. Изменился и характер Модуса: он стал более замкнутым, мрачным, раздражительным, иногда просто высокомерным. Хорошее настроение у него появлялось только во время игры и сохранялось какое-то время после. Потом его снова тянуло играть, он нервничал и не успокаивался, пока не находил очередное заведение, где имелся стол для игроков в кости.

Селевкия в этом плане скоро перестала его устраивать. Харчевен и каупон здесь великое множество, но скоро по городу о Модусе прошел слух, как о хитроумном шулере, которого невозможно поймать за руку, и люди отказывались играть с ним. Они перебрались в Антиохию, которая находилась в двадцати милях ниже по течению Оронта. Большой, богатый город – там они продержались пять дней, пока не повторилась та же история, что и в Селевкии.

Сколько Модус выиграл за это время, Квентин точно не знал. Иногда он хвалился и пересчитывал при нем выигранные деньги, иногда молча ссыпал их в кошель, который всегда носил с собой. Но Квентин заметил, что тот незаметно зачастил к рыночным менялам. Ему удалось подсмотреть, что товарищ меняет мелкие монеты на более крупные: медные ассарии или лепты на бронзовые иудейские пруты, пруты – на серебряные римские динарии или греческие драхмы, динарии – на золотые мины… И кошель его все увеличивался и тяжелел. Как-то Квентин робко напомнил: мол, может пришла пора подумать о продолжении путешествия в Британию, на что Модус хмуро заметил:

– Опять целыми днями сидеть на палубе и считать облака? А потом с голым задом заявиться домой?

Впрочем, на корабль им сесть все-таки пришлось. После того как на сирийском побережье играть стало невозможно, им пришлось переправиться в города Киликии – сперва в Тарс, затем в Адану. Но и там Модус был недоволен:

– Это всё не то. Надоело перебиваться мелким серебром. Мне нужна по-настоящему богатая публика, чтобы сорвать крупный куш прежде, чем они успеют испугаться.

– Зачем? Мы и так снимаем приличные комнаты, не голодаем вроде, – возразил Квентин.

Модус исподлобья посмотрел на него.

– Ты успел в своей жизни поспать на шелковых простынях. Я, может, тоже хочу. Если тебе не нравится, нанимайся гребцом на какую-нибудь посудину и греби на здоровье куда хочешь. – Подумав, он добавил с мрачной усмешкой: – Только не забывай, что ты раб, Квентин. Для тебя здесь ничего не поменялось. Если тебя схватят солдаты, пеняй сам на себя, защитить тебя будет некому.

Он был прав, возразить нечего. К тому же своих денег Квентин не имел ни гроша. Модус платил за него, когда было необходимо, купил ему новую хламиду и сандалии, но на руки ничего не давал. Похоже, ему доставляло удовольствие подчеркивать зависимое положение старшего товарища. Да и товарищами ли они были? Иногда Квентину казалось, что он самый настоящий раб своего бывшего друга! Конечно, такое трудно было представить, когда они вдвоем работали в пекарне Захарии. Но теперь многое изменилось.

* * *

От одного из игроков они услышали, что западнее по побережью есть прекрасный город Атталия, где любит отдыхать римская верхушка, а местная ярмарка – одна из самых богатых на Средиземноморье. Уже через неделю Модус и Квентин ступили на отделанную розовым мрамором пристань в атталийском порту.

– Смотри, не узнаешь? «Победа»!

Модус показал на изящный корабль, покачивающийся у соседнего пирса. Форштевень украшало изображение крылатой богини, строго взирающей на город со своей высоты.

– Кажется, ты когда-то собирался плыть на нем домой, – сказал Квентин. – Хотя мне уже не верится, что мы когда-нибудь…

– Поплывем, – оборвал его Модус. – Всему свое время.

Они зашли в портовую харчевню, Модус расспросил про «Победу». Сказали, что принадлежит она римскому всаднику Квинту Метеллусу, владельцу оливковых плантаций и виноградников.

– Он, как и многие богачи, приезжает сюда играть. Здесь, в Атталии, лучшие игорные дома во всей империи, даже Рим не сравнится.

– Это еще почему? – удивился Модус.

– Потому что в Риме всё на виду, а император считает, что у крупных игроков деньги лишние и их следует забирать в казну. Там можно играть только по мелочи. А здесь людям ничего не мешает просаживать свои состояния.

Модус сразу почувствовал, что этот город, скопище богатых вилл, место отдыха скучающей римской знати – именно то, что он искал. По вымощенным булыжником мостовым то и дело катились сверкающие лаком и позолотой кареты либо расторопные лектикарии несли своего хозяина на богато разукрашенных носилках. Вдоль всего побережья стояли роскошные игорные дома – алеаториумы, где ставки достигали сотен динариев. Шулера здесь если и водились, то только самого высокого уровня. Другие просто не выживали. С теми, кто пытался вбросить кости с «начинкой» или проделать какой-либо подобный дешевый трюк, разговор был короткий – в каждом алеаториуме у входа в качестве предостережения стоял столб с вбитым крюком, где незадачливых шулеров полагалось подвешивать за ребра.