По поводу одной машины

— Спасибо, но…

— Развитие нашей культуры в техническом плане влечет за собой два обстоятельства: накопление благ и сокращение зол, в том числе и такого, как конкретный риск. Вы, наверно, заметили, что я употребил слово «риск», а не «опасность». Человек эпохи неолита, орудовавший топором, тоже подвергался риску: например, рисковал угодить себе топором по ноге. Но разве мужчина или женщина, работающие, предположим, на моей крутильной машине, рискуют чем-либо в этом роде? Нет, конечно! Хотя они имеют дело с механизмом — с механизмом, мощность которого в сотни тысяч раз превосходит силу человека, а потому таит в себе опасность, которую можно считать ничтожно малой и одновременно огромной; следовательно, ее нельзя недооценивать. После этого вы все еще будете меня уверять, что нисколько не боитесь?

Он подошел к Марианне — иссиня-бледный, негодующий:

— Мы, инженеры, ученые, слава богу, свою задачу выполняем! Еще как! Мы создаем вместо старых все более эффективные, совершенные и безопасные машины. Но мы не можем заменить людям мозги. А человеческий мозг постоянно отстает, не дотягивает до нужного уровня. Разве в глинобитных хижинах Экваториальной Африки безопаснее жить, чем в пятидесятиэтажных небоскребах? В небоскребах в тысячу раз безопаснее. Конечно, если какой-нибудь господин X, дурак набитый, слишком высунется из окна пятидесятого этажа, то он упадет и разобьется, чего не произойдет с африканцем, высунувшимся из окна (если таковое имеется) своего дома, слепленного из глины и навоза. Но будьте уверены, что из ста человек, которые прочтут в газетах сообщение об этом случае, девяносто девять не будут ругать глупого господина X, а возненавидят самую идею небоскреба, символ прогресса человечества. Ну, а сейчас — не злоупотребляйте моим терпением! Перестаньте смотреть на меня так, словно я — Франкенштейн^[2]. Вы знаете, кто такой Франкенштейн?

Указывая на одно из венецианских креслиц:

— Двести лет тому назад какая-нибудь дама в парике проводила в нем большую часть своего времени за приятным занятием — перемывала косточки своим ближним.

Не успела Марианна отереться о ручки кресла, чтобы сесть, как он воскликнул:

— Что вы делаете? Разве вы не видите, что сломана ножка?

— Вы же сами мне велели сесть!

На одной из задних ножек креслица — трещина. Из нее просочился клей, похожий на смолу. Древесина в этом месте, по-видимому, была сильно изъедена жучком.

— Не надо было плюхаться с размаху! Потолок бы на вас обрушился, что ли? Или провалился бы пол под ногами? Или я бы вас растерзал?

Он повернулся к девушке спиной и, уставившись в простенок, белевший между портьерой и какой-то картиной, вежливым, вкрадчивым голосом продолжал:

— Или вам грозило еще что-нибудь в этом роде? Признайтесь, что никакой опасности не было. Тем не менее вы испугались, хотя только что самоуверенно заявляли, будто ничего не боитесь. Еще как боитесь! Вас обуял такой отчаянный, непреодолимый страх, что вы забыли соблюсти единственную логически оправданную осторожность: убедиться в том, что креслице, имеющее, как я вам сказал, солидный возраст в два века, прочно стоит на всех четырех ножках. Я поступил неправильно, по-дилетантски, помешав вам плюхнуться на пол. Урок возымел бы большее действие, запомнился бы надольше.

Он снова усаживается за стол.

— Все, что от меня требовалось, я вам сказал, и не один раз, а по крайней мере трижды, и даже подкрепил свои слова наглядным примером. Чего же вы еще ждете?

VIII

Стычка между Берти и Гавацци в мужской раздевалке произошла в понедельник, 14 ноября. А во вторник к концу рабочего дня Берти отправился к Рибакки. Цеховые конторщики — их будка находится на том же возвышении, что и кабинет Рибакки, — потом рассказывали, будто там разыгралась настоящая баталия. Голос Рибакки, доносившийся до них из-за перегородки, звучал все резче, все пронзительней (по выражению конторщиков, «можно было подумать, что курицу режут»); под конец шеф разразился бранью и угрозами. Как выяснилось позднее, самих ругательств и угроз они не расслышали, но у них создалось полное впечатление, что «все там было». Берти, по их словам, в течение всего разговора стоял лицом к Рибакки и, стало быть, спиной к конторе. То, казалось, он хныкал, то повышал голос, правда, жалобно, заикаясь; Рибакки же рвал и метал. Иначе рассказывала другая свидетельница — Чезира Белламио. В семь часов, когда она кончила уборку, она застала такую сцену: Рибакки, скрючившись, стучал кулаком по столу, а Берти стоял к нему спиной. Да полно: Берти? Спиной к Кишке? Вероятно, боком — лицом к двери, выходящей на галерею, которая тянется вдоль задней части стеклянного куба.

Да… Лобовая стычка, произошедшая между Рибакки и Берти, ввергла цех «Г-3» в состояние радостного возбуждения. Все ждали — что будет? Гавацци отмалчивалась. Наконец она не выдержала и дала нахлобучку неугомонному Маркантонио, который начал уже высказывать кое-какие подозрения, подбрасывал ехидные вопросики, подначивал.

— Учись у своей жены Сильвии! — ворчала Гавацци. — Когда надо высказаться, она высказывается. Когда надо кричать — покричит, а когда лучше помолчать — держит язык за зубами.

Берти не появился и на следующий день, в среду. В этот день в цех спустили приказ об увольнении Гуджи. «Настоящим уведомляем, что с сегодняшнего дня… Вам предлагается явиться за получением причитающейся суммы».

Не было Берти и назавтра, в четверг. В пятницу, 18-го, Гавацци набралась духа и отправилась к Рибакки.

— Берти. — Так она начинает все свои выступления — с заголовка.

Рибакки тут же выдал, по-видимому, давно заготовленный ответ:

— Не думаю, чтобы он заблудился в лесу или угодил в пасть волку.

— А я чую, что дело было именно так.

— В таком случае, кто же — волк? Уж не я ли?

— Вы или кто-нибудь покрупнее. Если из стада пропадает овца, пастуху безразлично, какой волк ее задрал. Хоть тот, хоть этот — один конец.

Близко поставленные глаза Рибакки сблизились еще больше: их разделяло теперь только лезвие носа.

— Зато волк, которому удастся съесть вас, еще не родился на свет.

— Волк волка не заест. Если, конечно, один из них не угодит лапой в капкан.

— А в паком случае, тот, что на воле, сожрет попавшего в беду?

— Вот именно.

Рибакки довольно долго рассматривает ногти — сначала на одной, потом на другой руке. Демонстрирует свою власть, право сидеть за столом и рассматривать ногти, в то время как собеседник стоит перед ним, переминаясь с ноги на ногу. У Гавацци к тому же щиколотки изуродованы артритом.

Она говорит:

— Слава богу, что мать-природа дала нам только десять ногтей.

— Гавацци, я — человек осторожный, обхожу капкан за версту. А вы, как мне кажется, лезете на рожон. По-моему, в данный момент вы на волосок от опасности.

— Только для того, чтобы не прозевать интересное зрелище, когда сработает пружина. Короче: когда вернется Берти?

— Я не врач и не хиромант. Знаете, что можно сделать? Давайте послушаем, что скажет отдел кадров. Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что и у них тоже есть кое-какие вопросы. Не ко мне, конечно, а к вам. Например, насчет одной недавней беседы с вышеупомянутым Берти, состоявшейся в довольно необычном месте.

Он протянул красивую холеную руку, поднял трубку, посидел так, опершись локтем о стол, придерживая другой рукой покачивающийся шнур («по ком звонит колокол», да и только!), и положил трубку на место.

— Я знаю, что к советам вы не прислушиваетесь. И я остерегусь вам их давать. Ограничусь лишь одним замечанием. Когда находишься в радиусе действия тяжелой артиллерии, подставлять грудь, по-моему, нелепо, так же нелепо, как и размахивать штыком. Пехоте, каковой мы являемся, остается лишь спрятаться в укрытии.

— Спрятаться в укрытии или заживо себя похоронить?

Гавацци ушла разъяренная. Она злилась не на Рибакки, а на себя. Что толку от таких словесных раундов? Ну, высказала ему в глаза правду-матку… Тощее утешение. Незачем было к нему ходить. Послушалась голоса совести. Вечная песня! Чего они стоят, эти «голоса»? Голос сердца, голос страсти, глас судьбы. Не хватает только вспомнить про ангела-хранителя, который стоит за твоей спиной и подсказывает, что надо делать, а чего не надо. Ангела-хранителя в образе профсоюзного уполномоченного. Чтобы наверняка уйти от ответственности. Нет, каждый должен считать себя лично ответственным за все, что происходит. Получила новенькая подтверждение о зачислении в штат? Да. Годится Берти на что-нибудь? Нет. Борьбу против «Авангарда» надо вести совсем иначе, сообразуясь с первостепенными задачами, как часть общей программы. И т. д. и т. п. Вместо «голосов» — «планы», «масштабы» и «уровни»… Короче говоря: вместо формул, предлагаемых католиками, — всем знакомые формулы коммунистов. Каков же выход? Что противопоставить бездействию? А бездействовать — значит развязать им руки… А может быть, именно сейчас Берти может сослужить службу? Кролик в руках палача перестает быть просто глупым, пугливым зверьком, а начинает играть общественно значимую роль жертвы.