По родному краю. Сборникъ статей по отечествов?д?нiю. Часть 1

Сысой, обучившись артикулу, был на трех приступах изрядным солдатом, с похвалою от командующих; но на последнем из тех сражений потерял правую руку, так что действовать оною нисколько не мог; для чего в скором времени получил чистую отставку и уволен на прежнее жилище, куда он скоро и отправился, положа свое движимое имение в котомку и повесив оную за плечо. Думают мно­гие и утверждают справедливо, что сия котомка в пути его не обременяла: понеже находилась в ней рубашка, галстук и десять копеек денег медною монетою, из которых тратил он на столовые припасы.

Путешествие его из армии на место рождения не столь было славно и достопамятно, как путешествие Бовы Королевича из царства Додона Додоновича во владение Кирбита Верзауловича, родителя Милокрасы Кирбитовны, или славного рыцаря Петра во владение прекрасной королевы Магилены Неаполитанской; следовательно, такого прилежного описания и не требует, а довольно сказать и того, что он достиг оного подаянием доброхотных даятелей.

При рассветании зимнего дня, в день рождества Христова, во время заутреннего пения, пришел он к своему приходу и наряду с прочими вошел в церкву помолиться, где уповал увидеть отца своего и мать; но как оных не было тогда в церкве, то на вопрос его ответствовали ему родственники его, что они ввечеру обоих видели, а для чего их в такой великий праздник нет у заутрени, того они не ведают.

По окончании пения Сысой и многие из его родственников пошли в дом его отца и, стучавшись под окнами и в ворота, не могли никого вызвать, кто бы им отпер, пошли к старосте; пригласив его и других крестьян попочтеннее, разломали ворота и, вошед на двор с зажженною лучиною, увидели следующее по порядку. Перед крыльцом висел баран, до половины освежеванный, подле которого на перилах у спуску крылечного лежал окровавленный нож; посередине двора висел в петле, прицепленной к перекладу, удавленный хозяин; изба была отворена, в которой на полу разбросаны были дрова, немного обгорелые; посередине на полу лежала хозяйка, голова у которой была прорублена топором, который и лежал подле нее окровавленный; за занавескою в подвешенной колыбели лежала зарезанная по горлу девочка месяцев трех, спеленатая, а подле нее окровавленный нож; в печи нашли мальчика, лет четырех, мертвого, у коего волосы на голове все сотлели и местами от жару истрескалось тело; в переднем углу на лавке лежала хорошая одежда хозяинова, а на столе праздничная хозяйкина, принесенные из клети, как то обыкновенно у крестьян бывает.

Рассмотрев все сие, отставной солдат заплакал, чему последовали и некоторые из его родственниц; да инако и быть невозможно: увидев перед собою отца, мать, брата и сестру вдруг мертвыми, всякой сельской житель придет к сожалению и начнет вопить по деревенскому обряду и названию. Стон, происшедший от вопиющих в избе, немедленно собрал всю деревню. Старые и молодые сожалели, а ребята малые ужасались – словом, все были заняты таковым удивительным приключением.

Случай не токмо деревенским, но многим и городским жителям непонятный, начали крестьяне крестьянки толковать различным образом, сельским умом и деревенскими рассуждениями, без правил, свободными науками установленных: один говорил, что сделали то разбойники, но платья унести не успели; другой основательнее утверждал, что рассердился домовой и так поступил с ними, как должно неприязненной силе, и прочая; старухи верили больше последнему, творили молитву и спрашивали у стариков, не грех ли к убитым прикасаться? А поразумнее головы, призвав дьячка и сотского, написали рапорт со всеми найденными обстоятельствами и послали в город.

В рассуждении столь великого праздника все судьи и секретари из города были отсутственны и находились по деревням окольных дворян; а дневальные приказные служители от принятия рапорта отозвались. Таким образом, шесть недель принят был сей рапорт в учрежденном на то суде, и дана резолюция ехать одному из членов и осмотреть на месте; но как тела убитых были уже похоронены, то и посланный для осмотру член рапортовал таким образом: «По осмотру его и по обыску оказалось, что крестьянин, напившись в праздник пьян, порубил свою семью и сам, упав с крыльца, ушибся»; а, подавая сей рапорт, про­молвил: «Крестьяне-де государственные, то вдаль следствий быть не может». Почему данною резолюцией и велено: «С прописанием того рапорта отрапортовать верхнему при­ветственному месту, а дело, исключив из реестра нерешенных дел, числить решенным к отдаче в архив».

Таким манером удивительное сие в природе приключение в присутственном месте вовсе кончено на общем основании о делах затруднительных, требующих судейского ума и проницания; но непросвещение и недосуги судейские без исследования погребают во тьме неведения и важнейшие сего.

Но когда дошел о том слух до людей ученых того времени, то они, уважив такой непроницаемый случай, решились его исследовать, сколько возможность им дозволить могла, и по довольном изыскании гадательно заключили так. Четырехлетний младенец, находясь в крепком сне и встревожен будучи сонным привидением, встал со своего места, взял нож, с которым нередко у баловниц-матерей и отцов ребята, играя ими, засыпают, и согласно с сонным привидением зарезал младенца, свою сестру, в колыбели; а, опомнившись и узнав, что сделал он худо, спрятался в печь. Хозяин и хозяйка, проснувшись ранее обыкновенного для праздника, чтобы, заранее убравшись в доме, поспеть им в церкву, заготовили, во-первых, праздничное свое платье, потом хозяин пошел свежевать барана, а хозяйка принялась топить печь, не осмотрев своих детей, потому что спят они, как она думала и слышала, спокойно; поклав дрова, затопила. Не­смыш­леный мальчик не смел в печи поворохнуться от страху; но как огонь уже усилился, дрова сухие обыкновенно вдруг занялись, и жар несносной до него коснулся, тогда он закричал; хозяйка, бросаясь к постели, его не увидела, то и уразумела, что он в печи; закричала мужу, а сама начала хватать дрова из печи и метать их по полу; мальчик тем временем задохнулся, а крестьянин вбежал в избу с обыкновенным всегдашним своим оружием, то есть топором, который он заготовил, может быть, к разнятию барана. Услышав и увидев, что жена его сожгла в печи сына, будучи в торопливости и страхе, а оттого и в запальчивости, ударил безрассудно и неосторожно жену свою в голову, от чего и лишилась она жизни. Крестьянин, пришед в жалость и оторопев, не зная, что ему делать, видя двух мертвых перед собою, а, заглянув в люльку, нашел и третьего. Отчаяние поразило малоосмысленного человека, которое бы просвещенного и великодушного не меньше поколебало; сверх сего обуял его страх стыда и совести, а потом жестокость наказания за толикое беззаконие, кое он все неотменено принужден был относить к своей стороне, лишила его рассудка; итак, страх, жалость и отчаяние принудили его удавиться.

Таким образом рассудили с сожалением ученые того времени люди, которое их рассуждение многими тогда признано за справедливое; ибо инаково решить удивительного сего в природе приключения все недоумевали. А несчастный воин, похоронив всю свою семью и употребив остатки имения на погребенье их, остался наследником двора своего родителя, без скота и хлеба, которых гораздо на великое количество им было найдено; а что всего еще более и бедному человеку чувствительнее и без правой руки своей, без которой он не токмо целого, но и половины доброго и прилежного крестьянина составить не мог.

Пряничная монета

Рассказ, построенный по второму типу детективной схемы (где роль загадки играет неразрешимая задача).

Истинное богатство человеческое есть разум и добродетель, а истинное убожество – лишение сих дарований; мнимое богатство че­лове­чес­кое – великое излишество имения, а самопроизвольное убожество – желание излишества. Сие излишество, под общим именем богатства, приобретается двумя противными друг другу действиями, а именно: во-первых, трудолюбием и бережливостью, а, во-вторых, наглостью и жестокосердием. И так одно из них есть невинное, а другое – порочное.

_

Богач от трудолюбия и бережливости разумея по приложенным к тому трудам цену своего имения, имеет внимание на недостатки ближнего, не имеющего к обогащению себя способов и дороги; по возможности ему вспомоществует, как искусившийся уже человек, наставлениями к тому и приобретенным своим капиталом, без интересов, или за узаконенные проценты, размеряя нужду ближнего своего со своими излишествами, и будучи господином имения своего не производит себе, ни капиталу своему поношения. А богач наглостью и жестокосердием неразумев цены случайно дошедшего к нему имения без приложения им трудов, а потому боясь каждо­минутно потерять оное и учинившись не господином, но холопом своего богатства, неусыпно внимает на нужды своего ближнего, но в противном намерении первому; а именно: чтобы, дав небольшую в займы сумму, получить в заклад большое имение и в случае неисправности плательщика овладеть оным под видом благопристойности, хотя бы у заимщика и последнее случилось; взять указанные проценты, но не более, как на четыре месяца, что и составит в год по пятнадцати, кроме других интересов, ему только известных, например: данные деньги взаймы взяты были у другого за комиссию, за промен денег, за просроченные дни с капитала и так далее; в скором же времени взятая в заем сумма превзойдет цену имения, а заимобратель поспешает писать из закладной купчую, боясь, чтоб не приплатить еще другим имением, а в случае недостатка не потерять бы драгоценной вольности и не быть помещенным под башнею, на которой всегда в двенадцатом часу играет полковая музыка.

_

Сего ради богач желает себе сокровищ всего света, мыслит золотой веткой, данной Энею от Сивиллы Куманской, о Филипповом осле, навьюченном золотом, которые открывали богачам самые неприступные места; обожает Креза и Мида, потому что они уже мертвые; а живых богачей всех ненавидит, боясь, чтобы никто не превзошел его капиталом; честь свою и славу в том только полагает, чтобы считали его всех богаче в городе; мыслит и говорит всегда об интересах, не уважая никакой особы, кажется всегда пасмурен и заботлив, старателен выведать всю самую тонкость о богаче, пришедшем в несостояние, печален и прискорбен, смотря на все предприятия к поправлению его знакомых, и, словом, ведет жизнь беспокойнее самого бедняка, не имущего дневного пропитания.

Такая страсть в человеке потушает, наконец, остатки его совести, и хотя по исчислению его капитала не токмо он, но и потомки его до третьего колена безбедно и избыточно жизнь свою провести могут, однако ему кажется все то мало и недостаточно. Сам желает, чтобы все думали и считали его отменным богачом, но сам же и всегда объясняет свои недостатки; таким образом, привыкнув все партикулярные интересы искусно обращать в свою пользу дробными и фальшивыми правилами, под именем умножения, приобретения и накопления имения, и угомонив вовсе глас вопиющей к нему совести, вознамеривается принадлежащее право казни под покровом непроницаемой хитрости обратить в пользу своего приращения, и доход, ей принадлежащий, привести в собственные свои сундуки, якобы вернее всех комиссар и истинный сын отечества, не страшась должного за то по законам возмездия. Следовательно, в таких душах интерес выше чести почитается, и расстройство домашнее уступает место при­быт­ку, а потому ясно доказательно, что в порочном богаче любовь к ближнему места не имеет.