По следам дикого зубра

Гагенбек поборол слабость и дернул шнурок звонка. В спальню вошла служанка.

— Узнайте, Паула, здесь ли Григер или Вахе. Попросите их ко мне.

Шаркая туфлями, он прошел в кабинет и сел за письмо. Перо не слушалось, буквы прыгали.

Да, лучше Вильгельма Григера и Карла Вахе ни один из его сотрудников не знал Россию. В свое время они встречались с принцем, получили рекомендательное письмо к одному буддийскому ламе, по какой-то причине находившемуся в Петербурге. Рекомендация и письмо ламы сослужили Григеру добрую службу, когда он прибыл во Внутреннюю Монголию, и через два года переговоров, охоты и торговли привез в Штеллинген двадцать восемь молодых диких лошадок, известных в зоологии как лошади Пржевальского. Ценнейшее приобретение!

Вспоминая былую удачу, Гагенбек слабо улыбнулся, весьма довольный собой. Он не скрывал тщеславия и не любил, когда кто-то обходил его, приобретая невиданных в Европе диких зверей. Может быть, именно тщеславию владельца и обязан зоосад Гамбурга таким разнообразием животных: почти семьдесят видов одних только млекопитающих со всех континентов земли… Кстати, экспедицию в Монголию он послал в тот день, когда русский натуралист Фальц-Фейн, в зоологическом парке которого под названием «Аскания-Нова» уже были дикие лошади из Азии, отказался продать ему хотя бы один экземпляр.

Досточтимый принц писал, что кавказский зубр в Беловежской пуще — единственный экземпляр в русских зоопарках. Единственный… Выходит, этого подвида нет и у Фальц-Фейна на Украине. Тем хуже для русского зоолога.

Вильгельм Григер явился под вечер. Степенный, располневший охотник за дикими зверями теперь редко выезжал за пределы Европы. Он полезно работал здесь, в Штеллингене.

— Вы на ногах, Карл? — Лицо Григера осветилось улыбкой, он осторожно пожал руку больного. — Очень рад. Значит, на пути к здоровью.

— Дело, дружище. Оно не терпит отлагательства. Прочти вот это.

Григер взял письмо, прочитал. Поджав губы, сказал:

— Они могут, конечно, продать. Но потребуют большие деньги.

— Граф Арним — вот кто поможет тебе.

— Каким образом? Зубр не у него, а в Беловежской пуще.

— Граф слишком большой любитель зверей и охоты, чтобы не отыскать пути для приобретения. У него в Бойценбурге гуляет немало зубров. Пообещаем ему этого кавказца.

— Но почему он не купит кавказца сам? — воскликнул Григер.

— Послушай. Пообещаем отдать кавказца… но не сразу, а через несколько лет. За три-четыре года зубр оставит нам потомство. Зубрята-полукровки от беловежских зубриц, естественно, наша собственность. Часть их продадим как редкость, вернем затраты. Вот тогда и отправим этого кавказца графу. С благодарностью. Но за этот будущий подарок он обязан оказать нам помощь. Он это сделает, если хорошо обдумает.

— А вдруг договорится сам и возьмет зверя в Бойценбург?

— Деньги, деньги, Вильгельм! Ты был прав, когда сказал о больших деньгах. Мы не постоим за этим. Арним скуповат и ни за что не захочет тратиться, если есть возможность получить что-то даром.

Григер с уважением посмотрел на хозяина:

— Когда прикажете ехать?

— Завтра. Запасайся билетом. Поедешь до Пренцлау, оттуда двадцать километров по шоссе. Возьмешь письмо. Кому? О, Арнимы могут писать кому угодно, даже самому царю. Русская государыня приходится им далекой родственницей. А Беловежская пуща — владение царя. Зубр Кавказ тоже. Если государю угодно, он прикажет добыть для себя сколько угодно кавказцев. Нам разрешит — мы добудем.

Граф Арним не увидел никакого препятствия для столь выгодного дела. Горный зубр? Гагенбеку он верил. Правда, Вильгельм Григер выехал в Петербург без письма. Граф сказал: «Ждите меня в российской столице». Григер ждал месяц. И получил из рук самого Арнима указание управляющему царской охотой в Беловежской пуще: продать Гамбургскому зоосаду за четыре тысячи рублей золотом зубренка под кличкой Кавказ.

Через месяц вагон с плотно сбитой клеткой, в которой стоял Кавказ, прибыл на новое место.

Клетку повезли в Штеллинген, поставили задней стенкой к дверям в отдельный загон, граничащий с обширным лесным массивом, где гуляли буйволы, бизоны, беловежские зубры и олени. Двое рабочих высадили стенку клетки.

Кавказ пятился задом, осторожно подымая ноги над перемешанным навозом.

Карл Гагенбек сидел поодаль в коляске и смотрел. Его сын Генрих и Вильгельм Григер стояли рядом.

Хозяина поразил и несколько удивил вид животного.

Кавказу шел третий год, тело его под темной короткой, местами курчавой шерстью уже налилось силой возмужания. Но в росте он уступал беловежцам и тем более бизонам. Сурово-угрюмая морда, увенчанная черными рогами, не опускалась, как у бизонов, а гордо и властно сидела на мощнейшей шее, обросшей гривой. Он казался недоступным и боевым. Темно-карие глаза дико, даже злобно осматривали незнакомый загон, людей, редкоствольный лес за оградой. Нос шевелился, запахи раздражали уставшего зверя. Зубр потоптался на месте, разминая ноги, и вдруг с ходу сделал прыжок, второй и ударил рогастым лбом в доски забора, за которым находились люди. Раздался треск. Все шарахнулись прочь. Но ограда выдержала. Кавказ, возбужденно размахивая хвостом, уже обегал загон, выискивая слабое место.

— Характер истого азиата, — с нескрываемой гордостью произнес Гагенбек. — Приобрести такого зверя!.. Поздравляю тебя, Вильгельм.

Выпустить новичка к другим быкам наметили не раньше, как через две-три недели. Но Кавказ решил эту проблему по-своему. Уже на другое утро Гагенбеку доложили, что азиат находится в общем загоне. Он перескочил двухметровую ограду, затеял драку с беловежцами, отбил двух коров и теперь спокойно ходит с ними.

— Так тому и быть. Пусть ходит, — распорядился Гагенбек.

Прошло немногим менее года, и у беловежской зубрицы по имени Гарде появился темненький, веселого нрава зубревок-бычок со смешной бородой и по-отцовски горделиво поднятой мордой.

Его назвали Гаген.

— Что скажешь, Вильгельм? — спросил хозяин своего агента.

— Как первоклассный шахматист, вы способны видеть на десять ходов вперед, — ответил Григер.

— Представляешь настроение Фальц-Фейна, когда он узнает об этом событии? Распорядись, чтобы газеты не пропустили случая описать…

Своеобразный реванш за отказ продать лошадь Пржевальского.

2

Письмо Филатова, как и последний разговор с Ютнером, не оставило никаких сомнений у Зарецкого относительно судьбы Кавказа. Зубренок навсегда утерян для России.

И он и, уж конечно, Алексей Власович, «крестник» зубренка, не стеснялись в выражениях по адресу людей, для которых личные отношения и деньги дороже природы родной страны.

Никита Иванович Щербаков во время одного из таких разговоров сказал Телеусову: