По следам М.Р.
Шрифт:
Филимоныч, разложив на столе схему, стал шаг за шагом излагать ход ночной операции. Его прервал звонок в прихожей.
— Сейчас мы сможем проверить вашу версию, — бросил генерал, направляясь к двери.
Из прихожей послышался громкий говор, тяжелые шаги, и в комнату вошел разведмайор.
Видно, он ни о чем не подозревал. Добродушным басом поздоровался с Филимонычем, потрепал по плечам ребят.
— Ого! Вся компания в сборе! А где же ваша — как ее величать? Следопытша? Следопытница? — он засмеялся.
Никто его не поддержал.
— А ты, капитан, никак
Но учитель свернул схему.
— Вам это не интересно: вы же… — он похлопал себя по затылку. — А жаль! Мы все-таки напали на след. И помог нам, — Филимоныч встал и уперся взглядом в глаза Бортовому, — один бывший глубинник из института физкультуры.
Бортовой отпрянул:
— Глубинник? Они же все погибли!
И сразу запнулся.
Но было уже поздно.
Генерал сурово покачал головой:
— Не такая уж плохая у вас память, товарищ бывший майор. А вернее: бывший товарищ!
И, глядя на ссутулившегося и как-то на глазах постаревшего Бортового, продолжал:
— К сожалению, Чукин прав: дело это закрыто и за давностью не наказуемо. К сожалению…
Генька глядел то на генерала, то на Бортового.
«Как же?.. Как же так?.. Как же так?..» — билось у него в голове.
Никогда не видел Генька генерала таким. Казалось, он весь накален. Поднеси спичку — и вспыхнет. Его мохнатые брови сомкнулись у переносицы, скулы побелели. А голос стал тише, чем обычно. Тише, но столько в нем и ярости, и презрения…
Генька перевел взгляд на Бортового. Но это было еще страшнее. Лихой разведчик враз как-то сник. Всё у него обвисло: повисли еще недавно так молодцевато развернутые плечи, повисли большие крепкие руки, бессильно опустилась голова.
Но, главное — глаза… Генька не мог без ужаса глядеть в эти вдруг помертвевшие, тусклые глаза…
— Ваша пьяная удаль в ту ночь… — тихо продолжал генерал. — Сколько горя принесла она людям?! По справедливости — надо бы отправить вас к вдовам и детям тех, кто погиб из-за вас. Отчитайтесь-ка перед ними!..
Генька глянул на Бортового — как съежился он!
— Ваши ордена… — сказал генерал. И Генька вслед за ним поглядел на длинные яркие колодки на пиджаке Бортового. — Да, к сожалению, Чукин прав. За давностью лет… Не в моей власти отнять ваши ордена. Но знайте, — генерал подошел вплотную к Бортовому, и тот невольно встал. — Знайте, — сказал генерал, — не хочу марать руки, но считайте, что я сейчас дал вам пощечину. Да, пощечину!
Он отвернулся.
— А теперь — прочь… Прочь…
Бортовой молча повернулся и, с трудом передвигая ноги, пошел к дверям…
Глава XVIII
„ДОН КИХОТ”
Наконец-то в Ленинград пришла весна!
Город сразу преобразился. Хмурый, с низким и тяжелым, провисающим прямо на телевизионные антенны небом, он вдруг расцвел, заблистал десятками красок.
По Неве побежали первые, юркие, как мыши, речные
трамвайчики. Белые мыши.На набережных часто скоплялись мальчишки. Плюнет паренек в воду и стоит, навалившись на гранитный парапет, глядит, как вмиг слетаются мальки. Долго стоит. Все нынче радует парнишку. И вода, весенняя, живая. И ветерок — бодрящий, весенний.
Уже месяц прошел с того страшного дня, когда генерал прогнал Бортового. Месяц, а Геньке казалось — лишь вчера. Намертво врезались в память и непривычно жесткое, яростное лицо генерала, и растерянные тусклые глаза Бортового, и весь он, обмякший, жалкий.
Как же это? Так глупо, так ужасно ошибся?! Вот ведь Оля — хоть и девчонка, а чувствовала что-то. Говорила — «странный». А он, Генька, еще оборвал ее: «Что ты понимаешь в боевых командирах!» Так и резанул: что ты понимаешь…
Вот тебе и ария Хозе!..
И еще. Генька вспомнил давний телефонный звонок директору школы. Какой-то неизвестный советовал приструнить следопытов.
«Неизвестный!» — Генька сердито хмыкнул. — Теперь-то вполне известный! Как же я раньше не сообразил?!»
Генька задумался, и вдруг… Еще одна догадка.
Кинулся к атласу.
«Где же тут Воронеж? Ага… Нашел… А Борисоглебск?»
Генька стал торопливо шарить глазами по карте. Борисоглебск не обнаруживался.
«Не тот масштаб», — сообразил Генька.
Отыскал другую, более подробную карту.
«Да, теперь все ясно!»
Крохотный черный кружочек, обозначавший Борисоглебск, прилепился почти впритык к Воронежу.
А Бортовой куда ездил в командировку? В Воронеж! Вот то-то! И тогда же прибыл таинственный пакет из Борисоглебска… Генька аж сплюнул. Как все просто!..
Он встал, прошелся по комнате. Поглядел на часы. Утром Филимоныч сказал ему:
— Собери звено.
И глаза Филимоныча так хитро щурились. О, значит, есть новости. И хорошие! Филимоныч всегда щурится, когда хорошее…
Договорились собраться в семь вечера.
И вот сейчас Генька ждал, когда стрелки покажут половину седьмого. Зайдет за Олей, и вместе — к Филимонычу.
Было еще около шести, а Геньку уже так и подмывало идти.
«Нет, — твердил он себе. — Рано».
В десять минут седьмого взял шапку, но потом снова положил ее. В четверть седьмого подумал:
«Двинусь… Сделаю круг возле Олиного дома. Вот и уйдут эти лишние минуты».
Круга он не сделал, и когда пришел к Оле, она, конечно, еще не была готова.
— Ой, — пискнула она из соседней комнаты. — Генька, не сердись. Там свежий «Огонек» на столе. Я сейчас… Мигом…
Генька уже отлично знал, что мигом у Оли не выйдет, раз она переодевается и причесывается.
Обычно он не упускал случая съязвить по этому поводу. Но нынче ехидничать не хотелось. Ему даже как-то понравилось вот так сидеть и ждать. Листать «Огонек», слышать, как за дверьми шуршит Олино шелковое платье, и ждать.
На подоконнике сверкает глыба горного хрусталя. Будто так и лежит со дня рождения. Глыба напоминала льдину. И казалось странным, как она не плавится на солнце?! Генька даже рукой потрогал, — нет, подоконник сухой…