По следам сенсаций

Мы смеёмся, а злая шутка юмористов не так уж и далека была от грустной действительности. Полистать бульварное графологическое чтиво тех времён, так оторопь возьмёт. Чего стоит, например, такое, с позволения сказать, «заключение» о характере свергнутого царя; «Высоко подымающаяся петля его росчерка в подписи означает развитое мистическое чувство, обеспечившее влияние на него Распутина». Ежели росчерк убегал вправо, это слыло вернейшей лакмусовой бумажкой на впечатлительность, ежели влево — на эгоизм. Незамкнутые снизу гласные и адрес, теснящийся к левой стороне конверта, тотчас настораживали подозрительного обывателя как сигнал лицемерия и скаредности; зато разрывы округлостей сверху и близость надписи на конверте к правому краю вселяли в расчётливые души злорадную надежду на простоватость автора.

В зычном хоре доморощенных специалистов по автографам и дипломированных очковтирателей долгое время тонули редкие голоса тех, кто призывал блюсти чистоту научной истины, не разменивать её на медяки гонораров за непродуманные публикации и безапелляционные экспертизы.

Словно предостерегая от услуг Кошкиных-Эриванских и иже с ними, Зуев-Инсаров говорил: «Графология, являясь хорошим подсобным «средством при определении склонностей к той или иной профессии, в настоящем её состоянии не даёт возможности судить по почерку о том, какой профессией занимается в данное время пишущий, что берутся определять чаще всего не имеющие научного базиса дилетанты-графологи, руководствуясь в своих выводах не определёнными данными, а главным образом фантазией и вдохновением».

«В современной науке, — вторил Зуеву-Инсарову А. Н. Леонтьев, — задача непосредственного определения по почерку темперамента, характера или способностей ещё далеко не является полностью разрешённой, и все притязания в этом отношении «графологов-профессионалов» остаются до сих пор лишёнными научного обоснования… Большинство исследователей почерков считает, что поднимающиеся вверх строки обозначают уверенность в своих силах, честолюбие и т. п., спускающиеся же строки характерны для людей, находящихся в подавленном состоянии, или, например, что сплошная связанность букв в словах обычно встречается у людей интеллектуального труда, со способностями к строгому логическому мышлению, и, наоборот, что несвязанность букв типична для людей мечтательных, художественно одарённых… Однако далеко не всё в этих утверждениях можно считать вполне доказанным, и, насколько точно соответствуют эти признаки в действительности тем или иным индивидуальным особенностям писавшего, смогут показать только дальнейшие серьёзные исследования».

Исследования, бесспорно, проводились. Вполне серьёзные. Но глубоко знающих дело, работающих не на публику, а на науку графологов можно было пересчитать по пальцам. Тем временем по соседству с настоящей наукой толпились алчные пенкосниматели, паразитировавшие на неокрепшем теле графологии. Полуграмотные Шерлоки Холмсы от графологии, подвизавшиеся на поприще криминалистики, без колебаний брались предрешать человеческие судьбы, многозначительно выискивая по «довескам» к букве «щ» «преступные наклонности», «антиобщественную сущность» обвиняемого. То ли по невежеству, то ли искренне заблуждаясь, многие из них становились апологетами реакционных идей Чезаре Ломброзо, одного из патриархов графологии, создавшего так называемую «теорию врождённой преступности». Не мудрено, что юристы дружно ополчились на графологов. Определить, кем написан тот или иной текст, они умели и без графологов. А «распознать» по почерку преступника мог лишь такой ловкач, как Кошкин-Эриванский, ибо преступность — явление социальное, а не биологическое и никакой «склонности» к ней нет и не может быть в характере человека. Значит, нечего искать её и в почерке.

Так вместе с горе-графологами на скамье подсудимых пред грозной Фемидой науки очутилась и без вины виноватая графология, хотя её здоровая сердцевина, скрытая под гнилой шелухой мистики, могла бы пригодиться и криминалистам. И вместе с грязной бумажной пеной спекуляций за борт полетели драгоценные крупицы истины…

Но если на научную графологию была возведена напраслина, не назрела ли пора пересмотреть обвинительный приговор? Стоит ли опасаться рецидива антинаучности, если реабилитировать графологию в её исправленном и дополненном издании?

Да, это сказано не для красного словца: нынче графология уже не та — она не только исправилась, но и дополнилась. Дополнилась новыми методами, новыми идеями, новыми экспериментальными данными. Она во многом очистилась от скверны лженаучных спекуляций. Она оперирует только фактами.

Увы, только фактами. Теоретической базы она не имеет по-прежнему. Именно это подрывает все выводы графологии в глазах её критиков. Описывая закономерности связи между почерком и личностью, графология ограничивается ответами (да и то не всегда!) на вопросы «что» и «как». Когда же оппоненты спрашивают: «А почему это так?» — графологи беспомощно разводят руками. Укорять графологию за это можно. Но стоит ли из-за одного этого отказывать ей в праве на существование?

Здесь, пожалуй, уместно напомнить афоризм английского геофизика Оливера Хевисайда: «Стану ли я отказыватьря от обеда лишь потому, что не знаю, как протекает процесс пищеварения?» Ну, разумеется, нет! Эмпирика столетиями господствовала в развитии многих наук. Вспомните медицину — всегда ли она могла досконально объяснить свои новые открытия? Не все наблюдения, накопленные за долгую историю врачевания недугов, поддаются объяснению и теперь.

Без сомнения, медицина не чета графологии. Без услуг врача не обходится ни один человек. Без услуг специалиста по почеркам прожить можно. Но кто возьмётся присягнуть, что у графологии нет своего большого будущего?

Пока суд да дело, графология не стоит на месте.

«…Крупная фирма подыскивает секретаря 30–35 лет, обладаю-щего развитым чувством ответственности. Повышение гарантировано. Рекомендации желательны, но не обязательны. Рукописные заявления направлять по адресу…»

Такие объявления всё чаще публикует западная пресса. Мимоходом, как бы вскользь, в текст вкраплено условие — «рукописные». Каприз дирекции? С каких это пор пишущие машинки не в почёте? Нет, неспроста, видать, фирме потребовались автографы кандидатов.

К анализу почерков в США и Западной Европе прибегают для предварительного (заочного) знакомства с претендентами на ответственные посты. Разумеется, дирекция отдаёт себе отчёт в том, что графология не бог весть какое средство для определения деловых качеств, но уж лучше плохой способ, чем совсем никакого. Тем более что, как утверждают психофизиологи, аномалии в письме действительно упреждают загодя, если автор заявления болен психически.

Особые надежды кадровики возлагают на быстро развивающийся метод, порождённый новыми веяниями в графологии. Его разрабатывают профессиональные графологи во главе с Эленом де Го-бино и Роже Перроном. Речь идёт о графометрии. Новое наименование предложено, конечно, не без тайного психологического расчёта: уж больно скомпрометировано старое название. Однако дело сводится не только к «смене поношенного белья», отнюдь, французские учёные говорят о полном перевооружении способов экспертизы. Интуиция классической графологии уже немыслима без научной психологии и вариационной статистики.

Графометрия изучает почерк в его эволюции, в его динамике.

На протяжении жизни архитектоника письма меняется, иногда весь ма заметно. Конечно, это было известно и раньше. Читатель не забыл, что свой рассказ автор повёл с описания гипнотического эксперимента, где прослеживались возрастные метаморфозы почерка.

В одной старой книге (В. Срезневский, «Гипноз и внушение») описан аналогичный опыт.

«— Ну вот, вам теперь только шесть лет. Как зовут вас? — делаю ей внушение (больной в то время было двадцать пять лет). Её лицо мгновенно меняется, появляются детское выражение, наивно приветливая улыбка, округляются глаза, она вопросительно смотрит на меня и говорит: «Аня!» Я прошу написать это имя. Происходит милый детский разговор, из которого выясняется, что она только что выучила буквы. Пером она ещё писать не умеет, берёт карандаш, долго слюнит его и вертит, укладывая в руку, и, медленно выводя палочку за палочкой, чертит буквы. «А» она изображает «чердаком» и ставит поперечную палочку; букву «Н» изображает «воротами», на которые поставлены ещё «ворота» вверх ногами, наконец, буква «Я» оказывается чердаком с ранцем на спине. Для написания слова из трёх букв понадобилось почти 10 минут. Она очень устала, но была довольна и захлопала в ладоши. Весь характер её поведения, обороты речи не вызывали никакого сомнения в том, что тут не было игры, театральничанья, придуманности; всё было естественно, просто, как соответствовало шестилетней девочке». Насколько подобные — эксперименты отражают действительное положение вещей, можно установить сравнением реальных, не внушённых детских каракулей с почерком, оставшимся от юношеских лет, поры зрелости, наконец, старости. Этим, в частности, и занимается графометрия. Её представители Гобино, Штамбак и Ахурьягерра считают, что детский почерк интересен в двух отношениях. Прежде всего по нему пытаются судить о том, как закладываются основы характера у человека, и, может быть, даже предвосхитить, если не исправить, кое-какие нравственные изъяны. Кроме того, — это уже во-вторых, — изучив становление динамического стереотипа у маленького человека, приобщающегося к грамоте, легко проследить, какие из особенностей сохранятся, какие исчезнут в почерке взрослого. Такой подход обещает выявить более тонкие нюансы в сложной зависимости между письмом и личностью, чем при сравнении почерков разных людей. Ведь человеческая натура формируется под влиянием среды с первого шага до смертного часа; надо лишь не проглядеть каждый новый этап в эволюции характера и сопоставить его с изменениями в почерке. В рамках одной и той же биографии графометрическая шкала как бы обретёт более мелкие деления.

Графометры оперируют четырьмя литерами, присвоенными определённой возрастной стадии: Е (детство), А и Р (юность и зрелость), D (старость). В пределах каждой категории — подробная классификация графических признаков, число которых достигает 37 для группы Е, 31 для А, 14 для Р и 20 для D. Степень, с какой выражен тот или иной признак, оценивается в баллах отдельно для букв и строк. Например, категория Р содержит такие, к примеру, признаки: чёткость (если буквы прорисованы хорошо, ставится отметка 5, если плохо — 1. Мягкий почерк оценивается единицей, энергичный — пятёркой). Далее в таблице разбирается организация (планировка) страницы, угловатость очертаний, замкнутость букв, их размеры, компактность (теснота или, наоборот, разгон в размещении знаков в слове), наклон, ориентировка (вращение вправо или влево кончика пера при вырисовывании символа), быстрота письма, ритм (равномерность графических движений), правильность (одного ли размера буквы, кривы ли палочки), связность, нажим (его можно определить и для написанного шариковой авторучкой), гибкость и жёсткость почерка.