ПРОЛОГ

Солнце тяжко светило в глаза.

«Убрать, что ли, — вязко шевельнулась мысль. — Лень».

И мужчина нехотя отодвинул голову, тяжелую, как валун, в спасительную тень.

Мощная волосатая рука протянулась, цепко ухватила прозрачный кувшин, и в высокий бокал, позвякивая в густом соке, посыпались кубики льда. Напиток сладким, мятно-пряным потоком мазнул по нёбу. Скользнул дальше.

«Хорошо».

По широким плитам груди вязко ползли сквозь густую черную поросль капли воды, накапливаясь в лохматом полотенце, наброшенном на чресла, собирались лужицами, просочившись меж жестких кудряшек на мощных мускулистых ногах тяжелоатлета.

«Бассейн — суррогат. На море хочу. А вот и поеду. Сегодня же. С делами решу. И поеду, — уже живее ворохнулось. — А то дурь какая. Пять километров в бассейне. А до моря… живого моря — час лета».

— Господин!

У входа на огромную белую веранду, нависшую над бездонной пропастью, склонился в поклоне мажордом.

«И не жарко ему?» — привычно удивился, глянув на фигуру борца, туго облитую темным френчем, ворот которого впился в начавшую жиреть шею. В галифе, в сапогах. Какой пень придумал? Да сам же и придумал. Не должно подчиненному быть удобно в присутствии господина.

— Говори, — разрешил.

— Магас просит принять его. — На безукоризненно набриолиненной голове мажордома сыграл солнечный зайчик.

— Хочешь посмотреть мне в глаза? — лениво.

— Не смею, господин, — не нарушая поклона.

— Не глуп. Зови.

Беззвучно пятясь, тот исчез.

Под вал палящего солнца шагнул другой. Такой же высокий. Но тощий. Нет. Перевитый жилами. Алое трико подчеркивает ломкую красоту умелого тела. Склонился в поклоне.

— Садись. Ах, да. Позволяю приблизиться.

Гибко выпрямился. Подошел, сел, не поднимая глаз. Верхнюю губу обрамили жемчужинки пота.

Тяжелыми ноздрями голый втянул аромат страха. «Боится? Или жарко?». Ноздри еще раз дрогнули. Довольно. Боится.

— Позволю себе доложить. У нашей группы все готово. Подготовительные мероприятия проведены в полном объеме. Можем начинать.

— Детали.

— Арфаны получили Камни и начали переброску. Берсы надавили на улаганов. Те приняли серебро.

— Сколько?

— Шестнадцать возов.

— Дай вдвое.

— Да, господин. Позволь продолжить.

Тяжелая голова качнулась. Слегка.

— Их идет двенадцать клунгов.

— Мало.

— Изменим, господин.

— Не менее двадцати.

— Тогда они откроют крепости берсам. Могут не согласиться.

Голый повернул голову. Тяжелым взглядом вмял в кресло.

— Пускай успеют. Не вымрут, если что. В клунгах достаточно девок. Злее будут.

— Еще идут хорвары. Они идут дешевле.

— Сгодятся. Сколько?

— Пятьдесят сотен.

— А как там этот, — щелкнул пальцами, — премьер-резидент?

— Проведена операция по выводу из Столицы. Реализуется стадия нейтрализации и замены.

— Я доволен. Отведай с моего стола.

— Не смею, господин.

— Боишься?

Алый быстро кивнул.

Голый привстал в кресле. Тяжеленная лапа мелькнула над кувшином.

— Теперь пей.

Он любил такие невинные шутки. Не для низших его питье. И горе тому, кто забудет. И смерть. Долгая и страшная. Непростое питье.

Жилистый наполнил бокал. Со страхом поднял к губам. Отпил. Подержал во рту, прислушиваясь к ощущениям. Быстро дернулся кадык. Незаметно облегченно вздохнул. Думал, что незаметно.

— Пей. Пей.

Голый встал. Упало полотенце. Гибко, незаметно поднял. Укрыл чресла. Так, стоя, он был еще огромнее. Фигура атлета.

Подошел к балюстраде, искрящейся на солнце белым камнем. Укрепился локтями. Глянул туда, где далеко внизу, полускрытая облаками, веселым серебром неслась в изломах ущелья блестящая нить реки.

— Подойди, — велел.

Алый подошел.

Великан глянул в лицо. Красиво очерченные губы, тонкий породистый нос.

«Красив, как девка. Но подл. Редкостно подл. И умен».

Сквозь густые ресницы мелькнул… Взгляд?

Узкие, как шрам, губы великана тронула улыбка.

«Нет, не умен. Смел».

Мощные шерстистые лапы змеями ухватили жилистую шею, перекинули тело через перила и замерли, удерживая над бездной.

Алый в ужасе попытался было оторвать страшные руки. Воздуха хотелось. Воздуха. Но глаза, вырываясь из орбит, цапнули бездну под ногами, и руки его, умелые руки убийцы, опустились.

— Господин, — просительно прохрипел.

В башке колотили молотами, в глазах темнело, темнело. И вдруг он почувствовал, что его повлекли и бросили. Тело сжалось в ощущении полета. Но удар о полированный мрамор веранды.

— Убирайся, — громыхнуло.

— Прости, господин, прости, — хрипел он, воздев себя на колени, не смея взглянуть на повелителя, никогда-никогда, и пятясь, пятясь.

— И скажи, пусть мне подадут мясо.

Великан стоял, даже не повернувшись. Он обонял. Он обонял этот волнительный аромат ужаса, к сожалению так скоро уносимый непослушным горным ветерком.

— Твое мясо, господин, — шелестнуло звоном сосулек.

Обернулся, цепко глянул на стол.

На серебряном блюде, кто скажет, что я нечисть, шесть плит слегка обугленного мяса уже выпустили красноватый сок. Яростный аромат наполнил рот слюной, сцепил капкан челюстей, а зверь желудка заорал: «Я здесь, я здесь».

Шагнул к столу, не желая видеть ничего по сторонам, рука цапнула кусок, сок водопадом ринулся в рот, проливаясь на подбородок, сорвался, потек по груди, обжигая, и первый, самый сладкий кусок, уже обвалился в утробу, когда сквозь запахи, вбитые умелыми поварами в мясо, ноздрей коснулся сладкий аромат. Аромат страха.

Взгляд зацепился за широкие хрупкие плечи, ломко отброшенные назад, удерживающие спелую грудь, едва прикрытую прозрачной спелой повязкой. С интересом прошелся по поджарому животу, со сладкой продольной впадиной, волком пронесся по длинным стройным ногам и вернулся туда, к заветному, что выдавало себя черным треугольником за завесой мягко облегавшей длинную стройную талию кисеи. Барсом скакнул к лицу.

Слегка скуластое лицо, сочные алые губы, нервные крылья изящного носа, брови вразлет, спрятавшиеся за густыми ресницами длинные глаза, идеальная форма гладко выбритого черепа. И запах. Свежей женщины. И страха. Одуряюще.