По сложной прямой

Дальше что? Две мои престарелые феи, Молоко и Окалина, с их мозговыми тараканами? Думаете, это плохо? Вивисектор Лещенко — вот что плохо. Когда этот персонаж в мои восемь лет проверял болевые пороги, было паршиво. Я тогда всё лето на каждый звук в своей палате вздрагивал, а уж если звенело что-то…Если ты секретоноситель, если обладаешь какими-то способностями стратегического уровня, если ты важен и любопытен — то засунь свои гражданские свободы и прочую чушь себе же в жопу. Неважно, в какой стране и при каком законодательстве. Есть народ, общество, избиратели. Вот у неинтересных них есть и права, и обязанности, прочая такая ерунда. Их закон защищает оптом. Каждого, но по одной схеме.

Мы, неосапы, в эту схему — не лезем. Несмотря на прошедшие полсотни лет, как наше племя появилось на планете, мы еще не слились с цивилизацией. Слишком разные способности, слишком разное формирование характеров, слишком разные последствия от того, пнули ли обычного человека или пнули одного из нас, способного превратить воздух вокруг себя в ядовитый газ.

Так что, учитывая обстоятельства, всё у меня почти хорошо… осталось в этом убедить санитаров.

Точнее, психиатра, к которому я еду после гренок.

— Виктор, что именно у тебя сейчас вызывает дискомфорт? — лучисто улыбается дядька, как будто весь состоящий из добродушия и морщинок. Сидим мы, между прочим, в очень уютном кабинете НИИСУКРС-а, куда меня и пригласил Темеев. На психобслуживание.

— Вы, Леопольд Генадьевич, — честно отвечаю я.

— Да? — удивленно и отточено вздёрнутые брови, — А можешь объяснить, почему?

— Потому что я вам не доверяю, — пожимаю плечами с удивленным видом, — Врачам принято доверять и это нормально, а вот психиатры и прочие терапевты выбиваются из стереотипа. То, что выбивается, вызывает отторжение.

— То есть, — глубокомысленно реагирует штатный «псих» конторы, — Ты считаешь, что я недостаточно компетентен… или даже что вообще психиатрия некомпетентна в твоем случае?

— Тут вопрос в неоднозначности, — мотаю я головой, — Хирург вырезает опухоль — он, с точки зрения человека, — абсолютное добро, так как его болезнь — зло, не менее абсолютное. Воспаление легких, сердечная недостаточность, больной зуб… неважно. Врачи исправляют то, что точно мешает жить. Это правильно. А вот как вы можете знать, что мне мешает жить, а что помогает?

— Ну так расскажи мне, — разводит руками этот колобок, приятно улыбаясь, — Почему бы и нет, Витя? Расскажи, чего бы ты хотел вот прямо сейчас?

— После того, как меня чуть не убила соседка по комнате, после обструкции в университете, после бойни в центре города? — задумчиво тяну я, — Знаете, Леопольд Геннадьевич, я хочу недельку отдохнуть. Мне для этого нужно… а ведь, по сути, почти ничего не нужно! Только девушку покрепче да повыносливее, всё остальное у меня и так есть. И уединение, конечно же. То есть, проще говоря, я хочу несколько дней тишины, высокой половой активности с представительницей женского пола, и алкогольного отравления посерьезнее. Элементарно, да?

— Нууу, как-то совсем приземленно для такого молодого человека…, — осуждающе причмокивает психиатр.

— Я буду очень рад прислушаться к вашему совету, доктор, — улыбаюсь я, — Только подождите, маску сниму. Обожаю слушать хороших людей с глазу на глаз!

Всю вальяжность «психа» как рукой сносит, когда я щелкаю затворами маски. Мужичок аж привстает, не сводя с меня настороженного взгляда и готовый в любой момент отвернуться. Его рука — на только что замеченной мной на столе тревожной кнопке.

— Изотов! — резко, очень резко произносит он, — Прекратите! Немедленно!

Пытается в авторитет, но сам боится. Почти в панике. Вон как пальцы дрожат.

Ухмыляюсь, защелкиваю маску.

— Что вы себе…, — начинает заводиться «псих».

— Заткнись, — небрежно бросаю я, — Или действительно сниму. А может и чего похуже. Заткнулся, сел, начал слушать. Внимательно.

— Да как…

— Я тебе что сказал?

Всё, садится. Морда бледная, глазки выпучены, морщинки обвисли. Рука на тревожной кнопке, но не нажимает, видимо, какая-то еще уверенность в том, что я блефую, есть.

— Так вот, товарищ доктор врач, — вздыхаю я, — Вы в любом случае напишете заключение о том, что Витя Изотов — опасный психопат, плюющий на любые авторитеты. Вы напишете, что он представляет из себя большую опасность. А также вы напишете, это я уже вам говорю, что Витя Изотов будет иметь дело только с майором Окалиной Неллой Аркадьевной и её подразделениями. Их я уважаю. Тебя — нет. Любая другая сволочь, любого звания, любой формы и любой сексуальной ориентации, особенно какая-нибудь гражданская размазня, считающая себя врачом, но не уверенная даже в собственной психике, либо пойдет на**й сама, либо побежит туда, рыдая, после того как я с ней закончу. Вам всё ясно?

Ему ясно всё. Вот и ладушки. Удаляюсь.

Окалине спущен приказ проверить мой чердак. Особенно на «социальное взаимодействие». Что-то там в Москве кто-то задумал по мою душу, а нафига нам это здесь, в Стакомске, надо? У нас тут своя атмосфера, очень, кстати, нервная. Так что поклон товарищу майору, хорошо, что предупредила. И намекнула, что надо бы сыграть в психа, потому как и так полные руки всякого дерьма, а тут еще и столица грозит накинуть. Наверное, руководящие товарищи, отдающие свои важные приказы из окруженного ограничителями города, никуда особо не выезжают, потому как велик риск встретить недовольного неосапа, которому есть, что им припомнить.

А вот теперь без особой радости, но всё-таки топаю по адресу, сунутому мне недавно одним из «когтей». У нас с мужиками сложные взаимоотношения, конечно, многогранные, можно сказать, причем я уже понял, что там, куда я иду, их будет несколько, но… всё равно иду. Надо заглянуть. Даже если будут бить.

Как же не заглянуть, если они ждут?

Глубокий вечер, пятиэтажка, расположенная буквой «Г», наверное, одно из самых старых зданий Стакомска, исключая деревянный барак бабы Цао. Внешний спуск на цокольный этаж, над железной дверью горит, печально покачиваясь на ветру, лампочка. Не хватает надписи: «Здесь закончил свой печальный путь глупый неосап Витя». Пришедший сам прямо в лапы ждущих реванша ликвидаторов Стакомска.

Выдув от лишних нервов сигарету, я решительным шагом идущего на смерть скатился в полуподвал, а затем подолбился в дверь кулаком.

Дверь открылась. Из-за неё дыхнуло мощнейшим ароматом тренажёрного зала, полного матёрых злых мужиков. «Вы слыхали, как дают п***ы?», — протяжно спросил меня голос в голове по мотивам одной доброй советской песни.

Там давали. Без шуток. Ну, если быть совсем точным, то окалинские «когти» устроили в просторном цоколе этого дома нечто среднее между тренажёрной, кафе и бойцовским клубом, куда собирались как отдохнуть за кружкой водки, так и чистить друг другу табло. Правда, было жесткое правило — либо ты пришёл заниматься собой, либо отдохнуть, совмещать запрещено под страхом изгнания. Вечного.