По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
Мохов лежал в углу избы на носилках. Хлястик приблизился и хотел погладить Мохова по голове, но отдернул руку, боясь его потревожить.
Мохов открыл глаза, сразу забеспокоился и приказал едва слышно:
— Докладывай…
— Так что, товарищ сержант, «калитка» открыта.
Мохов перевел дыхание и сказал:
— Спасибо, Петр Алексеевич, не подвел…
— Прости меня, Никола, если что не так, — тихо сказал Хлястик. — Бросил я тебя там на высотке. Надобность заставила…
На бледном лице Мохова проступила слабая улыбка:
— Отставить… Лучше, Петр Алексеевич, молчи,
Хлястик хотел сказать другу много теплых слов, но в смятении растерял их и стоял молча.
Вернулся Хлястик в свою землянку поздно. Он долго укладывался в темноте, кряхтел, вздыхал и ворочался с боку на бок на широкой хвойной лежанке, рассчитанной на двоих.
Смоленщина
Апрель — июнь, 1943
УТРО СМОЛЕНСКА
Еще не отгремели раскаты батарей, еще не засыпаны окопы, прорытые поперек тротуаров и мостовых, еще горят пожары и чадное, дымное облако стоит над городом, еще лужи и уличная грязь присыпаны кирпичной пылью, штукатуркой взорванных домов.
На рассвете город казался вымершим. Но по мере того как наступало утро, откуда-то из погребов, с чердаков, из подземелий выбегали люди, бросались навстречу разведчикам и в радостном смятении пожимали им руки, и обнимали, и плакали, и говорили какие-то бессвязные, ласковые слова, которые можно услышать в жизни только от близких людей после долгой, горькой разлуки.
На невзрачной улочке, которая носит название Первый Смоленский Ручей, у ворот дома № 11 стоит женщина, соседки зовут ее Тимофеевной. Перед нею — ведро, в руках кружка. Мимо шагают бойцы батальона капитана Крючкова — они первыми вошли в город с его северо-восточной окраины.
Тимофеевна, простоволосая, с платком, упавшим на плечи, угощает бойцов:
— Не побрезгуйте водицей. Простите меня, грешную, больше потчевать нечем. Водичка вот…
Бойцы с задымленными лицами, усталые, с наслаждением пьют, кружка за кружкой, ключевую воду. Ведро быстро пустеет. Бойцы вытирают губы ладонями, на ходу бросают: «Спасибо, хозяюшка!» — и догоняют взвод…
Свыше двух лет длилась наша разлука с древним русским городом. Мы помним горький день в середине июля, когда фашистские танки ворвались в Смоленск по Красненскому шоссе. Геббельс писал в тот день: «Смоленск — это взломанная дверь. Германская армия открыла путь в глубь России. Исход войны предрешен». Немцы называли город на свой манер — «Шмоленгс». Под городом обосновалась штаб-квартира Гитлера. Вспоминается фотография — Гитлер и Муссолини в Смоленске.
И вот спустя два года наши полки вернули Родине древний Смоленск, город русской славы, который когда-то каменной грудью своих стен встретил Наполеона, а два года назад оказал героическое сопротивление немцам.
Бойцы шагают мимо старинных церквей, мимо широких, заросших травой стен Смоленского кремля, мимо башен, сложенных из замшелого ноздреватого камня.
Здравствуй, Смоленск, старший брат в семье многострадальных городов и деревень Смоленщины! Мы ждали, мы давно ждали встречи с тобой. Мы
мечтали об этой встрече, когда входили в смоленские деревни, в Гжатск и Вязьму, Дорогобуж и Ельню.Битва за Смоленск началась задолго до сегодняшнего дня в глухих деревеньках, на безымянных высотках и в лощинах, в перелесках и болотах.
Первыми проникли в заречную часть города разведчики капитана Ушакова и минеры. Сегодня минеры — самые надежные проводники, самые осведомленные провожатые для путешествия по городу.
С рассвета приступили к работе минеры 72-го Ярцевского отдельного инженерного батальона майора Мосензона. Его штаб расположился в церквушке на Мало-Ленинградской улице, здесь открыт пункт «скорой саперной помощи».
Все утро и день саперы наводили переправы и очищали город от мин.
Отступая, немцы взорвали или сожгли много домов — среди них почти все здания, которые по праву считались украшением города: Дом Советов, дом штаба Белорусского военного округа, Дом печати, Дом Красной Армии.
Но некоторые большие здания были подозрительно целехоньки, и саперы капитана Савченко отправились на опаснейшую охоту за минами. Василий Петраков и Иван Кузнецов нашли в подвалах домов и в цехах льнокомбината больше двадцати авиационных бомб, каждая весом в четверть тонны. Фашисты не успели использовать эти бомбы по прямому назначению и снарядили их как мины натяжного действия. На перекрестке дорог, около Базарной площади, извлекли мину замедленного действия. Она должна была взорваться через 21 сутки, — может быть, в ту минуту на улице будут безмятежно играть дети.
На обочинах Большой Советской и Ленинской улиц, в тихих аллеях городского сада, на бульваре Блонье, там, где липы и клены роняют свой невесомый осенний лист, лежат обезвреженные мины. Саперы еще обыскивают здание бывшей гимназии, где учились Пржевальский и Глинка.
Памятник Глинке стоит на бульваре, обсыпанный опавшей листвой. В руке у Глинки — дирижерская палочка. Решетка вокруг памятника воспроизводит нотную строку из партитуры «Ивана Сусанина», бессмертная мелодия отлита в чугуне.
Вдоль тротуаров бесконечной лентой тянется кинопленка. Нет, это не след рассеянного кинооператора, который бежал вдоль улицы, не замечая, что у него раскручивается коробка с кинопленкой. Немцы использовали пленку как зажигательный шнур к минам, заложенным в домах.
Подымаемся в город по Большой Советской улице. Бородатый горожанин с веселым ожесточением сдирает с угла дома вывеску — улица никогда больше не будет называться «Хауптштрассе». Жители выбрасывают на свалку всевозможные немецкие указатели, вывески, таблички.
От Дома Красной Армии остались только стены в черных языках копоти, с оголенным от штукатурки кирпичом. Нет даже междуэтажных перекрытий.
Капитан-артиллерист остановился напротив дома, долго стоял, потом сказал, ни к кому не обращаясь:
— Кто бы мог подумать! Еще сержантом сюда, в библиотеку, ходил. На четвертый этаж. Почти каждый день ходил. Сколько хороших книг прочел — и вот…
Капитан запрокинул голову и долго вглядывался вверх, будто там, на высоте четвертого этажа, над развалинами, могла каким-то чудом уцелеть библиотека.