По ступеням «Божьего трона»

Нo если нами остался доволен Хассан, то того же нельзя сказать о хамийском князе, который, очевидно, ждал от нас лучших подарков, чем те, которые мы могли ему предложить. Особенно же раздосадовал его наш решительный отказ подарить ему штуцер Haedge’a. Он долго не хотел с ним помириться и несколько раз подсылал к Сарымсаку адъютантов с вопросом, не изменили ли мы своего решения.

В Хами мы увеличили свой арбяной обоз еще одной телегой, в которую сложили ящики, оставшиеся на хранении у вана, и рухлядь, шедшую на ишаках.

2 октября, несмотря на то что мы выступили поздно, никто не явился нас проводить. Хассан-бай еще накануне ушел в Су-чжоу, получив подходящий подряд, среди же местного населения у нас как-то сразу не оказалось приятелей: нам давали почувствовать, что ван на нас сердится.

Сейчас за городом дорога вышла на солонец. Блеклая растительность, грязно-желтая почва и желтоватая пыль, висевшая в воздухе, придавали всему ландшафту донельзя тоскливый характер. Он не изменился, когда местность стала более пересеченной и дорога пошла среди плоских высот, сложенных из глины, песка и мелкой гальки. Эти высоты перемежались с впадинами, поросшими очень густо камышом и осокой; но и здесь глазу не на чем было остановиться – так все выглядело тускло, пыльно и однообразно в своей серо-желтой окраске. Пыль образовала и ту полупрозрачную завесу, за которой скрылась подошва Тянь-Шаня, тогда как его зубчатый гребень, увенчанный пятнами снега, рисовался довольно явственно на горизонте.

Мы выступили из Хами после полудня и лишь под вечер добрались до Сумкаго, по-китайски – Тоу-пу-ли, где и остановились в небольшом, но опрятном дунганском тане. Селение это расположилось в ключевой впадине, находящейся, по-видимому, в связи с руслом речки Ху-лу-гоу и развивающейся в плоский овраг южнее дороги.

На следующий день выступили с рассветом. Ехали знакомыми местами, которые выглядели еще печальнее, чем зимой. Тогда как-то мирился с царствовавшим тут запустением – мертвая природа вполне гармонировала, а местами лежавший снег частью скрывал следы разрушения, – теперь же картина погрома выступала во всем своем страшном объеме: запущенные поля, заросшие джантаком арыки, развалившиеся дома, остатки стен и группы деревьев за ними – все это напоминало о кипевшей здесь некогда жизни и рисовало воображению кровавые сцены беспощадного избиения сотен людей.

Со времени замирения края прошло свыше пятнадцати лет, и тем не менее беглецы все еще продолжали возвращаться на родные свои пепелища. Не всегда добровольно, однако. Нам передавали, что Шах-Махсуту удалось исходатайствовать в Пекине приказ о насильственном возвращении в Хами тех из его подданных, которые не пожелали бы добровольно вернуться на родину, и что приказ этот стал приводиться в исполнение так ретиво, что вскоре большая дорога в Хами запестрела переселенцами.

Одна такая группа попалась и нам на пути. Вереница арб, переполненная скарбом, женщинами и детворой, мужчины в рубище, подростки, то и дело подгонявшие из сил выбившихся лошадей, старцы на ишаках – весь этот караван, подымая невероятную пыль, медленно двигался нам навстречу; и когда поравнялся, то от него повеяло такой усталостью, нищетой и горем, что как-то не хотелось верить, что это были люди, возвращавшиеся на родину после долголетнего пребывания на чужбине.

От них-то мы и узнали о существовании помянутого приказа.

– Там, в Курле, – жаловались они, – мы были свободны, сюда же возвращаемся крепостными; там мы обжились, поженились, нажили дома и земли, а здесь нас ожидает жизнь впроголодь, если только не полная нищета. Нам не дали возможности постепенно ликвидировать наши дела, нас разорили… и вот мы возвращаемся на родину беднее, чем были даже тогда, когда бежали отсюда.

Жалобам этим положил конец сопровождавший караван китайский солдат. При появлении его хамийцы рассыпались, и возы их, тяжело тронувшись с места, медленно покатились к Хами.

Эта встреча случилась в солонцах, к западу от селения Астына. Солонцами, перемежавшимися с песчано-щебневымн участками пустыни, мы проехали еще несколько километров, а затем поднялись на песчано-известково-глинистое, частью распаханное плато, с которого открылся вид на богатую ключами долину Ябешэ, сливающуюся на юге с оазисами Лапчук и Кара-тюбе. Многоводный ручей Ябешэ, как нам говорили, образован ключами, которые выбиваются на дневную поверхность километрах в пяти к северу от дороги. Находятся ли эти последние в связи с исчезающими в рыхлом конгломерате водами речки Саир-кира, установить я не мог, но в направлении глубокого русла Ябешэ находится и ущелье, по которому сбегает с Тянь-Шаня в низину помянутая речка. Вдоль Ябешэ виднелись пашни, группы деревьев и хутора.

Двумя километрами дальше мы вступили в Токучи или Сань-пу-ли, где и остановились в единственном на все селение тане. Токучи, разбросавшееся вдоль небольшой ключевой речки, состоит из десятка домов, ютящихся в тени тополей. Его абсолютная высота оказалась равной 2358 футам (719 м).

На следующий день нам предстоял путь по местности, не пройденной минувшей зимой, но о ней многого сказать не приходится: это почти бесплодная пустыня, частью глинисто-песчаная, частью каменистая, сохранившая лишь в немногих местах остатки прежней культуры. По-видимому, она бедна даже грунтовой водой, а о проточной и говорить нечего: ключевые ручьи, которые мы пересекли зимой по дороге из Джигды в Токучи, сюда не доходят, очевидно, без остатка просачиваясь в ее песчанистую рыхлую почву. Только на третьем километре от Токучи мы прошли, по-видимому, ключевой лог, густо поросший травами и кустарником, среди которого я заметил и розу пустыни – Rosa elasmacantha Trautv.

Здесь сходились дороги: магистраль вела в Турачи, вправо отходила дорога на селения Деваджин (Де-ва-цзин) и Джигду, влево – на селения Чокагу и Чиктым.

Селение Чокагу находится в преддверии к пустыне, которую китайцы в древности называли Бо-лун-дуй, позднее же – Фан-гоби (Fong-gobi) или Ветреной гоби [263] . Это – «долина бесов» Ван Янь-дэ, о которой я имел уже случай говорить выше, С тех пор завеса, скрывавшая ее от взоров европейцев, была сорвана экспедицией В. И. Роборовского, который и дал нам довольно подробное ее описание [264] .

263

St. Julien. «Notices sur les pays et les peuples e’trangers» в «Journal Asiatique», 4 s`er., VIII, 1846, с. 241; Chavannes. «Les pays b’Occident d’apr`es le Wei-lio» в «T’uong-pao», s`er. 2, V, 1905, с. 529–530.

264

«Труды экспедиции Русского географического общества по Центральной Азии», I, (В. И. Роборовский), с. 116–122, 492–493; II, (П. К. Козлов) с. 256–258.

Пройдя описанной степью километров двадцать, мы вышли к селению Турачи, также Сы-пу-ли, или Сань-дао-лин, лежащему почти на границе хамийских владений; далее на запад уже залегает пустыня, благодаря которой пункт этот и превратился в обычное место остановки обозов и караванов, следующих из Хами в Джунгарию или Турфан. Движение здесь большое, и, как говорят, содержатели местных таней делают недурные дела. Мы выбрали тань, в котором было меньше народу, но и тут еле добились отдельного помещения. Впрочем, такое стечение проезжающих – явление обычное только осенью, в другие же месяцы, а особенно летом, тани пустуют нередко по суткам и более.

Абсолютная высота Турачи оказалась равной 3386 футам (1032 м) – цифре несколько неожиданной, так как подъем равнины не казался нам вовсе крутым. Согласно Футтереру, высота этого селения даже больше, а именно равняется 3608 футам (1106 м) [265] .

Следующий участок пустыни до местечка Ляо-дунь, длиной около 40 км, мы пробежали менее нежели в шесть часов; дорога была здесь не только знакомой, но и настолько однообразной и скучной, что как-то невольно хотелось отбыть ее поскорее. К тому же на этот раз мы не были связаны съемкой.

265

«D"urch Asien», III, с. 84.