По ступеням «Божьего трона»

Окрестности Богус-зуслуна – царство чилиги «верблюжий хвост» – «тюйя-куйрюк», ощетинившей все ближайшие скалы и горы; она была теперь в полном цвету и выглядела чрезвычайно нарядно. Кроме этой замечательной караганы, стелющегося можжевельника, одиночных экземпляров ели и шиповника, – других кустарников, не говоря уже о деревьях, не было видно; зато ниже, в зоне еловых лесов, все ущелья поросли ими густо, но насколько разнообразно, сказать не берусь. С высоты, на которой мы находились, видно было только, что кустарные заросли узкой лентой сопровождают течение всех речек, сбегающих в пустыню с горной группы Шалуар, и теряются вместе с последними в Эби-норской пустыне.

Несмотря на еще раннее для таких высот время, животная жизнь была здесь в полном разгаре; некоторые виды бабочек даже кончали свой лет, птицы сбрасывали обносившееся перо и только суслики да сурки не начинали еще менять своей седой зимней одежды на более яркий, но менее пышный наряд. Таким образом, все заставляло нас торопиться составлением коллекций, пока не ушло еще драгоценное для каждого естествоиспытателя время, а вместе с тем спешить вперед, чтобы своевременно достигнуть районов, может быть, и не столь богатых видами, зато уже потому более интересных, что маршруты натуралистов никогда их еще не захватывали. Этими районами были альпы в верховьях Хусты (Манас) и величественная горная группа Богдо-ола, о которой до сих пор мы имели только самые поверхностные и даже прямо неверные сведения.

С самого того момента, как мы выступили из Джаркента, погода нам необыкновенно благоприятствовала. Тучки если и набегали подчас, то на несколько минут, не более; затем солнце снова выглядывало и своими жгучими лучами осушало окрестность. Но 17 октября погода вдруг изменилась. С раннего утра уже моросило, и при безветрии окрестные горы курились. А между тем именно на сегодня нам предстоял трудный перевал через горы Шалуар, о которых торгоуты рассказывали теперь очень много дурного. В этих рассказах смущала нас не столько крутизна этих гор, сколько обилие талого снега, который на перевале должен был повсеместно образовать невылазные топи. «Топи эти так там обширны, что пока с краев земля не обсохнет, через Шалуар нет дороги…» – вот в чем старался нас убедить старшина и что теперь, ввиду непогоды, действительно, озабочивало нас чрезвычайно. Выбора, однако, мы не имели; обещанные проводники своевременно прибыли, да и торгоутские лошади, на всякий случай и путем долгих переговоров, наконец нанятые, давно уж поджидали своей очереди быть завьюченными. Отослать их обратно значило рисковать в будущем совсем остаться без них; к тому же пережидать непогоду мы не имели никаких оснований, потому что каждый лишний дождь или снег мог, очевидно, только ухудшить, а не улучшить дорогу. Итак – в путь, И чем скорее, тем лучше!

Час спустя, действительно, мы уже выступали с места нашей стоянки. Едва мы тронулись с места, как проносившееся облако так густо окутало нас туманом, что мы перестали различать предметы даже в нескольких шагах впереди. Стало и сыро и холодно; затем снова заморосило. Поднявшийся ветер на некоторое время обдал нас дождем, а этот, постепенно усиливаясь, перешел в град и вслед затем в снег. Тем временем дорога становилась все круче и к тому же сделалась скользкой настолько, что наши лошади уже с трудом подвигались вперед. Наконец, мы увидали себя на обширной поляне, справа и слева замкнутой высокими скалами. Поляна эта, составляющая вершину перевала Шалуар, при несколько волнистой поверхности, обладает только весьма слабым уклоном в стороны спусков; почва ее, песчано-глинистая, кочковидно поросшая кипцом и местами до крайности рыхлая, способна, по-видимому, весьма быстро напитываться водой и в этих обстоятельствах набухать; если же и нижележащие породы, например хотя бы те же белые известняки, которые щебневыми россыпями всюду выпячиваются наружу, залегают неглубоко и к тому же представляют некоторое препятствие дальнейшему просачиванию воды, то вот уж и все те условия, которые своей совокупностью могут обусловить образование если не топи, как о том сообщал нам старшина, то, во всяком случае, пространств настолько вязких, что переход по ним временами, может быть, и является затруднительным. И что это зачастую здесь так и бывает, доказывают, как мне кажется, едва проложенные, зато бесчисленные тропинки; очевидно, что каждый избирает себе тут то направление, которое кажется ему более, чем другое, надежным.

Высота перевала Шалуар оказалась равной 10990 футов (3350 м) над у. м. Таким образом, относительно нашей стоянки мы поднялись не более как на 1600 футов (487 м), а между тем по истомленному виду наших мокрых и в грязи лошадей можно было подумать, что сегодня мы сделали невесть какую дорогу!

Спуск с перевала был уже гораздо положе; к тому же местность стала приобретать чрезвычайную живописность. Здесь мы снова вступили в зону еловых лесов, представляющую почти повсеместно в Восточном Тянь-Шане такие разнообразные и эффектные сочетания кустарных зарослей, леса, диких скал и роскошных лугов, что мимо них нельзя пройти равнодушно, – так и манит остановиться у каждого ручейка, под сенью каждой группы елей, где все, чего ни пожелаешь, к вашим услугам: и чудный луг, залитый морем цветов, и вода, и топливо, и, наконец, величественный ландшафт – далекая панорама гор, громоздящихся друг на друга до пределов вечного снега и обещающих в каждом из ущелий своих пытливому натуралисту что-нибудь новое, затемняющее интересом своим все до тех пор открытое. И как-то невольно поддаешься такому соблазну и останавливаешься в приглянувшемся местечке, мало заботясь иногда даже о том, что в этот день едва пройдено несколько километров.

В урочище Умкан-гол, на речке Улан-дабан, узкой, едва ли проходимой щелью вырывающейся в Джунгарскую пустыню и образующей там к западу от пикета Ту-ду обширные тростниковые займища, мы простояли два дня, посвящая все время экскурсиям и сбору разнообразных коллекций. Этим экскурсиям в значительной, впрочем, степени мешали ветры и дожди, которые здесь то и дело сменяли друг друга.

Наша усиленная ходьба по горам не разъяснила вопроса: куда нам дальше идти? Северные контрфорсы этой части хребта Боро-хоро необыкновенно запутаны множеством узких ущелий, по которым сбегают в Эби-норскую котловину многочисленные потоки и реки. Вдобавок все горные участки здесь очень скалисты и круты, а потому очень мало доступны. Без проводников пускаться при таких обстоятельствах в путь было бы делом крайне рискованным. Даже спуститься снова в Джунгарию каким бы то ни было из ущелий было бы для нас предприятием, почти вовсе невыполнимым: все дороги идут здесь горами и ни одна из них не бежит по ущелью – прекрасное доказательство дикости и недоступности этих последних.

Итак, волей-неволей нам приходилось настаивать на присылке проводника, а когда последний действительно к нам явился, идти туда, куда он вздумает нас повести. Впрочем, это было теперь для нас безразлично, лишь бы вели нас вперед, а не обратно; тем не менее в наших интересах скорее было держаться гребня хребта, чем спускаться в низины. А этого-то, по-видимому, и нельзя было нам ни в каком случае избежать, так как в летнее время реки Оботу и Джиргалты в верховьях своих оказались совсем непроходимыми вброд. «Осенью еще возможно пройти горами в урочище Цаган-усу, – говорил нам проводник, – летом же всякое сообщение тут прекращается; ходят туда степью, через монастырь Джиргалты-цаган-сумэ». Цаган-усу – это ставка вана, родственника карашарского хана, при содействии которого мы и рассчитывали продолжать дальнейшее наше движение вдоль гребня Боро-хоро.

От урочища Умкан-гол мы некоторое время шли нагорьями вниз по течению р. Убан-дабан; затем, миновав зону еловых лесов, до пересекавшего нам дорогу ущелья речки Шангын-дабан шли весьма пересеченной местностью, представлявшей из себя роскошнейший луг, вернее степь с примесью луговых трав и цветов. За речкой Шангын-дабан, протекающей в узком и глубоко врезанном ложе, вся местность приняла равнинный характер, а растительность все более и более становилась степной. Тут мы потеряли тропинку и шли, по-видимому, совсем наугад, придерживаясь, однако, все время северо-восточного направления. Но, очевидно, проводник хорошо знал дорогу, потому что мы вдруг очутились на краю глубокого яра, в том самом месте, где снова намечалась тропинка, бесчисленными изгибами сбегавшая на громадную глубину. Опять очень трудный спуск с высоты по необыкновенно узкой и местами совсем размытой тропинке!

Едва мы спустились в ущелье, как впереди раздались выстрелы, стократным эхом повторившиеся в горах. Это стрелял казак Колотовкин, с двух пуль положивший на месте хулана. Это был старый жеребец, совершенно изборожденный шрамами, полученными им, без сомнения, в прежних боях за преобладание в табуне. Изгнанный более сильным противником, он бродил теперь в одиночестве и, вероятно, вскоре стал бы добычей волков, если бы раньше времени не нарвался на пулю ловкого казака.

Яром мы спускались километров восемь, затем вышли на речку Юдна-гол и заночевали на площадке, поросшей полынью-чернобыльником, верблюжьей колючкой и овсюком, так что лошадям нашим пришлось бы оставаться совсем без еды, если бы не кусты лозняка, росшего по берегу речки, и не узкая ленточка луговых трав, укрывавшихся в их тени.

Встали рано и тронулись снова в дорогу. Оставив позади себя Юдна-гол и пройдя горами не более полукилометра, мы вдруг очутились в безбрежной пустыне… Только здесь эта пустыня казалась не столь мертвенной и оживлялась довольно разнообразной растительностью, среди которой преобладали: чернобыльник, карагана, хвойник, саксаул и Eurotia ceratoides, на этот раз изукрашенные, точно плодами, красивыми, блестящими жуками из рода Julodis. Но в общем это была все же чрезвычайно скучная и монотонная местность, всю завлекательную сторону которой составляли только многочисленные здесь табуны пугливо озиравшихся на нас хуланов и стада антилоп, при каждом выстреле, как вихрь, уносившихся вдаль. Здесь мы круто свернули к востоку и вдоль горной окраины шли до Оботу, которая, подобно всем прочим рекам Южной Джунгарии, течет в глубочайшем русле, вырытом ею в мощных дилювиальных наносах глины и гальки, сплотившихся в рыхлый конгломерат. Яр, впрочем, становится издалека уже видным, причем бывает, однако, трудно определить, что это такое: невысокая ли гряда впереди или противоположный берег оврага. Вода же реки обнаруживается только тогда, когда подходишь к самому яру, глубина которого у некоторых из них, например, у Куйтуна, очень значительна.

Спустивши караван наш к Оботу, торгоут отказался указать нам на брод. «Вы видите, какая вода… утонет кто, так свалите вину на меня…» Делать нечего! Пришлось разыскивать брод нам самим. К счастью, поиски были недолги. Шагах в двухстах выше река разбивалась на рукава, из коих только два крайних оказались глубокими. Через них лошадей перевели в одиночку.

За Оботу раскинулась снова пустыня, но еще более каменистая и безотрадная. Ею мы прошли километров пятнадцать и остановились в урочище Муткым-бах, самом западном из группы оазисов, имеющих своим центром селеньице Хонтоху, населенное таранчами, китайцами и торгоутами. Здесь мы дневали.