По субботам не стреляю

– Прямо средневековье какое-то!

– Это у вас в головах средневековье!

– Нет, я не понимаю, вы что, правда верите в заговор? В то, что какой-то народ у нас под боком совершает ритуальные убийства?

– Мало ли... Я уже ничему не удивлюсь...

– Да я с тобой после этого разговаривать не желаю! Выйдем?

– Ну, пожалуйста, выйдем.

– Ребята, ребята, не надо, я вас очень прошу!

– Но ведь откуда-то эта идея берется?

– Какая идея?

– Ну вот эта, про заговор!

– От идиотов и сволочей и берется!

– Но ведь кто-то же его убил и бумажку зачем-то повесил!

Благостная беседа как-то на удивление быстро перешла в яростный спор. Я с изумлением обнаружила, что не понимаю ни слова. За столом стоял громкий крик.

Я дернула Леночку Маркову за рукав и спросила:

– О чем вы все говорите? Какой заговор?

– Тот самый! – она окинула меня невидящим взглядом и тут же снова врубилась в спор. Я решила не отступать.

– Лена! Я тебя очень прошу, объясни, в чем дело? Я не понимаю, какой заговор, какая бумажка?

Она посмотрела на меня, как на ненормальную.

– Ты что, телевизор не смотришь?!

– Я была за городом... – пролепетала я.

– Про это говорили сегодня во всех новостях. Рядом с Никитой... с Никитиным... ну, в общем, там... на стене, висела бумажка... Записка, листовка – черт ее знает... Я не помню дословно, но примерно так: «Не может быть национальной идеологии в многонациональной стране. Остановитесь – иначе будет поздно! Мы умеем мстить. Мене, текел, фарес...» Потом какой-то номер, не то шифр, вместо подписи – какие-то буквы и цифры, а сверху – шестиконечная звезда. И целый день про это передают, просто рехнуться можно!

«Только этого не хватало! – пронеслось у меня в голове. – Дело Бейлиса, кровавый навет... И правда рехнешься!» Я беспомощно посмотрела на Костю. Он был мрачен, как туча.

– А еще что передавали? – поинтересовался он. – Еще что-нибудь нашли?

– Нашли пистолет с глушителем и маску, прямо там же, в квартире. Еще говорили про прощание и похороны.

– Когда? – с трудом шевеля губами, спросила я.

– В понедельник – прощание, похороны – во вторник. Мы все собираемся.

– Естественно.

– Я вот чего не понимаю... – задумчиво проговорил Костя. – Зачем они все это сразу рассказали?

– Выхода не было, – сказала Леночка. – Вы знаете, кто его нашел?

– Да нет же, говорю тебе, мы ничего не знаем!

– В шесть за ним зашел его тренер. Они собирались не то в зал, не то трусцой бегать – что-то в этом роде. А тренер его – спортивный журналист по основной специальности. Он, я думаю, сперва позвонил в газету, а потом уже в «скорую» и в милицию. Так что там ничего особенно не скроешь.

– Понятно, – ответил Костя. – А как он в квартиру попал – не сказали?

– Почему не сказали? Сказали. Он пришел, звонит в звонок, никто не открывает. Ну он решил, что Никита его надул, и хотел уйти. Тьфу ты, самое главное забыла! Он с собакой пришел. Значит, все-таки не в зал, а бегать... Он пошел к лифту, а собака не идет – сидит под дверью и скулит. А потом завыла... Кошмар! – Леночка передернулась. – Он толкнул дверь, а она незаперта. Вошел, ну и видит...

– Ириша, – неожиданно перебил Костя, – может, поедем? Мне ведь еще собираться...

Решительно ото всех этих дел у меня отшибло память! Ну как, скажите на милость, можно было забыть, что в понедельник Костя улетает в Женеву на какое-то там экономическое совещание? А я ведь забыла и еще удивлялась, почему он не обсуждает со мной планов на следующую неделю. Хорошо хоть не успела ничего ляпнуть!

«Надо все-таки взять себя в руки», – подумала я и тут же вспомнила, что за последние сутки обращалась к себе с таким призывом раз двадцать, если не больше.

– Пошли, Костя, – сказала я. – Уходим по-английски. Тут такое творится, что все равно никто не заметит. Пока, Леночка, созвонимся.

– Помочь тебе собраться? – спросила я в машине.

– Куда тебе помогать, малыш! – Костя ласково погладил меня по голове. – Ты бы на себя посмотрела! Домой и только домой, а дома немедленно спать. Твоя задача – выспаться и опомниться. Совершенно дикая история! – задумчиво добавил он после минутной паузы.

Остаток пути я молчала, пытаясь переварить полученную от Леночки информацию. На прощание Костя нежно поцеловал меня и сказал:

– Не грусти, милый! Все пройдет и забудется. Скоро мы с тобой укатим отсюда и устроим себе волшебные каникулы! Это будет предсвадебное путешествие... И все будет отлично! Не грусти. Договорились?

Я покивала, и мы распрощались на несколько дней.

Глава 7

Легко сказать: выспаться и опомниться! Не спалось мне... Утром я встала совершенно разбитая, почему-то меня знобило, несмотря на жару. Конечно, идти в таком состоянии на работу было чистейшей воды глупостью – меня бы, безусловно, простили. Я вовсе не собиралась показывать чудеса трудового героизма, просто от расстройства и недосыпа действовала как бы на автопилоте: раз встала, – значит, умылась, раз умылась, – значит, оделась, оделась – выпила кофе, выпила кофе – пошла на работу. Ну и так далее. Перед самым выходом я включила телевизор – на всякий случай, чтобы на работе меня не огорошили очередной новостью. На экране снова была фотография Никиты, играла траурная музыка. По-видимому, телевидение отменило все дневные передачи. Потом фотография исчезла, и через экран потянулся бесконечный людской поток. Зрелище было впечатляющее. Камера показывала то одну улицу, то другую – всюду была одна и та же картина: медленно движущаяся мрачная толпа. Создавалось впечатление, что прощаться с Никитой вышла вся Москва. Если бы толпа состояла из Никитиных поклонников, вообще – из молодежи, в этом не было бы ничего удивительного. Но пожилых лиц было ничуть не меньше, чем молодых. Я готова была побиться об заклад, что многие из тех, кто двигался сейчас в скорбном молчании по улицам Москвы, не только не знали ни одной Никитиной песни, но, завидев его на экране, немедленно переключали телевизор на другую программу.

«До чего же у нас все-таки любят покойников! – подумала я. – Хотя да, такая дикая, трагическая история... это тоже, конечно, действует...» Потом я выключила телевизор и отправилась на работу, где и произошла моя первая встреча со следователем, а также все прочие события, с которых я начала свою «печальную повесть».

Добравшись до дому, я первым делом выпила рюмку коньяку. Внутри стало горячо и приятно, и сразу немного отпустило. Потом я пошла к себе в комнату, забралась с ногами в кресло и закурила. Мне было о чем подумать. Более всего меня занимал «шантаж». Как я ни пыталась охватить умом всю картину, мысли мои упорно возвращались к этому проклятому «шантажу». Тут была загадка, которая касалась лично и непосредственно меня. С какой стати Никита сделал эту идиотскую запись? Я его не шантажировала – по крайней мере это я знаю точно.

Можно ли назвать его поведение по отношению ко мне шантажом? Пожалуй, нет. Он же не говорил: сделай то-то и то-то, тогда я не буду лезть в твои отношения с молодыми людьми. Чем еще он мог меня шантажировать? Записной книжкой? Ерунда, я же сама попросила вернуть ее в воскресенье в присутствии Кости. И, вообще, чушь все это! Допустим, он изобрел какой-то хитрый способ шантажа, хотя, видит бог, не представляю, что бы это могло быть, – что за странная манера записывать такие вещи на бумажке?! Список дел на неделю: репетиции, концерты, деловые встречи, шантаж... И почему с вопросительным знаком? Он что, размышлял, применять это средство или не применять, и поверял свои размышления бумаге?