По субботам

– Рюрик просил передать тебе эти ноты, - сказал Дима.
– Он опять заболел...

Евка взяла ноты и в который раз удивилась, какой этот Рюрик милый и предупредительный человек. На прошлой репетиции она вскользь заметила, что здорово было бы поиграть рапсодию Гершвина, да ноты трудно достать. И вот он бегал по городу, доставал, может быть, простудился из-за этого. Чудак такой... Евка вспомнила его ласковый, чуть косящий взгляд и улыбнулась. Он один из всего оркестра называл ее не "праматерью" и "прародительницей", а как-то забавно и щекотно, так что Евка морщила нос, когда он к ней обращался. Он называл ее "Еванька". Ужасно смешно! Евка опять вспомнила его ласковую, просящую улыбку и подумала: "Какой милый мальчик этот Рюрик. Нежный ко всем, без исключения... Князь Мышкин... Это, наверное, то, что называется светлой личностью. Я бы хотела, чтобы у меня была собака с таким характером... Нет, нет, это ничуть не оскорбительно!

– заверила она саму себя.
– Настоящего друга-собаку с таким характером..."

– Рюрика надо навестить, - сказала она Диме, который, сидя на корточках, настраивал что-то еще...
– Завтра воскресенье, ждите меня с Акундиным у киоска в двенадцать.

– Вопросов нет, - ответил Дима.

Потом пришел Акундин, весь белый от снега, с белой бородой и бровями, пришел руководитель оркестра Александр Никифорович, и все начали настраивать инструменты.

Евка сидела у рояля и бренчала двумя пальцами. Подошел бородатый Акундин со скрипкой.

– Дайте-ка "ля", босс...
– пропел он.

– Два доллара в кассу, - лениво парировала Евка и ткнула указательным пальцем в клавишу. Клавиша была белая, как зубы Акундина.

Может быть, из-за погоды, а может, из-за чего-то другого, репетиция шла вяло. Евка время от времени смотрела в окно на падающих с неба бесшумных паучков, и ей было скучно и тяжело - в общем-то ее всегдашнее состояние.

Перед ней сидел Дима, и она видела совсем близко его затылок и спину. Ей нравилось смотреть на его черные, блестящие волосы, нравилось смотреть, как он отсчитывает ритм ногой, нравилось, как иногда он оглядывался, встречался с ней глазами и приятельски подмигивал.

В перерыве музыканты встали покурить, Акундин с Димой пошли в буфет, а Евке нечего было делать. Слева стояла ударная установка. Евка знала секрет если подойти вон к той большой тарелке и щелкнуть по ней пальцами, она издаст такой звук: "Чахххх!". И тогда можно медленно и торжественно произнести: "Прошло двадцать лет..." И это смешно...

Подошли Акундин с Димой. Акундин жевал кусок колбасы с хлебом.

– Ты... неплохо сегодня... в соло...
– промычал он Евке, пытаясь проглотить кусок.

– А я зато могу делать "Прошло двадцать лет..." - просто и доверчиво сказала Евка.

Дима чуть не умер от смеха, а Акундин перестал жевать и внимательно посмотрел на нее.

– Ты сегодня в расстроенных чувствах, девочка?
– спросил он. И в голосе его не было ни капли насмешки.

– Да нет, в сущности...
– ответила ему Евка. И чтобы Акундин понял, что отвечает она только ему, а не Диме, она посмотрела прямо в его умные и настороженные глаза.
– Просто сегодня в связи с погодой, наверное, у меня разболелось одиночество. Но это чепуха, старые раны всегда ноют в непогоду...
– И тут же ей стало стыдно, что она вдруг это сказала, и она быстро перебила себя: - Ой, ребята, слушайте, у меня кот необычайно талантлив. Возьму на фоно "ля" - он в ля мажоре мяукает, возьму "соль" - он воет в соль мажоре... Гениальный кот!

– Да нет, просто кот с музыкальным слухом, - серьезно сказал Акундин и посоветовал: - Ты приведи его к нам в оркестр, здесь и похуже есть.

Они посмеялись, потом Дима долго рассказывал о каком-то знакомом, который привез на остров двести яиц, вывел из них куриц и перепродал.

– Какой-то современный Робинзон Крузо со спекулятивным уклоном, заметила на это Евка.

Они болтали, как всегда небрежно, обо всем и ни о чем, в сущности... Акундин с удовольствием пересказывал консерваторские сплетни до тех пор, пока Александр Никифорович не встал за пульт и не постучал палочкой, возвещая конец перерыва.

После репетиции они вышли втроем на улицу и остановились у киоска Дима покупал журнал "Смена". Акундин, запрокинув голову, посмотрел на небо, и его борода сразу стала похожа на бороду умирающего Бориса Годунова.

– Посмотрите, какая туча надвинулась на этот город!
– сказал он, и с этого момента Евка поняла, что здорово его уважает. За то, что он очень взрослый и умный, за то, что, несмотря на его пошлое воспитание, он умеет быть порядочным с порядочными людьми, за то, что он сказал сейчас про тучу торжественно-эпическим тоном, как древний сказитель о славной дружине Олега.

Еще она подумала, что хорошо все-таки видеть по субботам Рюрика, Диму, Акундина, этих симпатичных ей людей. Все-таки хорошо...

Они договорились навестить завтра Рюрика и разошлись по своим делам. Евка пошла по магазинам отчасти потому, что ей нужно было кое-что купить, отчасти потому, что не хотелось идти домой.

Снег прекратился, но небо оставалось угрюмым и было похоже на старую шинель, тяжелую и плохо греющую, которой накрылся хворающий зимой город.

На троллейбусной остановке стояли всего двое - старуха в сером пуховом платке и высокий мужчина в коротком полушубке. Он нетерпеливо посматривал на часы и щурил раскосые темные глаза.

Евка остановилась и прислонилась к будке с газ-водой, чтобы можно было наблюдать за мужчиной. Она и не думала подходить к нему, ей было хорошо стоять так поодаль, чувствуя в груди теплые толчки сердца, и следить за милыми, дорогими движениями этого человека.

"Отпустил усы...
– подумала она.
– И ему очень идет. Молодит. Он стал похож на Д'Артаньяна средних лет... А в пальто, конечно, свернутая в трубочку газета. Не подойду, он куда-то спешит..."

Но вдруг ей стало страшно, что вот сейчас подойдет троллейбус, и этот человек уедет куда-то по своим делам, и бог весть когда они еще встретятся так случайно...

"Только подойду и спрошу: скучает он по мне или нет...
– подумала она.
– Любопытно: скучает или нет..."

Она подошла к нему сзади, тронула за рукав полушубка и негромко сказала:

– Папа.

Он вздрогнул, обернулся и... Он взял в ладони ее лицо и, взволнованно и радостно вглядываясь в него, быстро сказал:

– Евочка, детка моя родная!.. Откуда ты здесь, что ты тут делаешь?

Но Евке важно было задать ему сейчас тот вопрос.

– Ты шкучаешь по мне?
– теплые отцовские ладони не выпускали ее мордочку, поэтому слова звучали смешно и шепеляво, как будто Евке было три года.
– Шкучаешь по мне?

Отец засмеялся, сказал:

– Скучаю, конечно, детка моя.
– Он отошел чуть-чуть назад.
– Как ты вытянулась! Какая ты стала хорошенькая! Повернись. Тебе мало это пальто. На днях купим новое...

Он говорил, быстро перебивая себя, смеясь и жадно дыша на озябшие Евкины руки.

– А я был у тебя три раза, но не застал.

– Я не живу дома, - улыбаясь и разглядывая его, сказала она.
– Я живу уже полгода у маминой тети. Тетя Соня, помнишь? Я не могла больше жить одна в пустой квартире, это очень тяжело. Ты спешишь куда-то?