По ту сторону фронта

Немало гитлеровцев отбилось от своих подразделений и заблудилось в лесу. Кто бывал в тех местах, знают, как трудно разбираться в лесных тропинках даже привычному человеку, а чужому немудрено и замерзнуть зимой, так и не добравшись до жилья. Страшен захватчикам русский лес…

Понятно, что гитлеровцы стремились как можно скорее вернуться к своим гарнизонам, к своим казармам. И вот морочинский отряд вышел из лесу к Морочно. Но еще издали фашисты увидели над местечком густые клубы дыма. Поближе разглядели, что горят казармы и полицейский участок. А еще ближе их обстреляли партизаны. И уж они понять не могли, что делается, откуда берутся партизаны, словно из земли вырастают.

Это было неожиданностью не только для фашистов, но и для нас самих, и узнали мы об этом несколько позднее. Оказалось, что из районов, расположенных восточнее Горыни, подошел к Сварицевичам довольно крупный партизанский отряд из соединения Сабурова под командой И. Ф. Федорова и Кизи. Сабуровцы связались с Корчевым и общими силами провели несколько операций. А когда узнали, что значительная часть морочинского гарнизона ушла на облаву, решили воспользоваться случаем и ударили на Морочно. В ночь на двадцать первое января партизаны захватили местечко, разогнав оставшихся там гитлеровцев и полицаев, ликвидировали все фашистские учреждения, уничтожили фашистские склады.

Морочинская операция была достойным завершением неудачной облавы, придуманной Шоне. А в целом облава обошлась захватчикам очень дорого. Снова пришлось сколачивать гробы, снова пришлось оправдываться перед начальством, выдумывать что-то для объяснения больших потерь и растущей активности партизан, снова пришлось ждать выговоров и взысканий. Но главное — страх перед партизанами. После облавы он увеличился. Это было заметно и в поведении фашистов, но еще ярче это сказывалось в письмах, которые они писали в Германию. Немало таких писем попало нам в руки в захваченной через несколько дней после облавы почте. В одном из них камень-каширский правитель Пауль горько жаловался своим родственникам, обижался на судьбу, забросившую его в такие страшные места, обижался на партизан, упрекая их в жестокости. Он уверял, что дальше так жить невозможно: каждый день, каждый час жди смерти; что семью свою он хочет отправлять обратно, а сам уж, наверно, так и не увидит Германии. Он выставлял себя ягненочком, невинной жертвой… Но не так давно (это мы тоже знали из его писем) Пауль наслаждался своим положением, выписал к себе семью, чтобы и она откормилась на украинских хлебах. Он тогда упивался властью и похвалялся великими подвигами, а подвиги были такие же, как и у других гитлеровских чиновников: расстрелы беззащитных и невинных людей, издевательства над мирными жителями, безудержный грабеж. Это по приказанию Пауля расстреливали еврейских детей, а сам он присутствовал при расстреле, участвовал в нем. Он фотографировал этот «подвиг», и его фотографировали на месте расстрела. Мы видели фотографию: стоя над трупами, герр Пауль улыбается чему-то и грызет большое украинское яблоко.

К слову сказать, предчувствие не обмануло Пауля: народные мстители убили его в мае 1943 года, избавив советский народ (да и немецкий народ тоже!) от этого выродка.

Облава поубавила нахальства у гитлеровцев. Почти полгода после нее они не осмеливались предпринимать против нас операции большого масштаба, но зато каждый день по несколько самолетов летали над лесом, обстреливали его из пулеметов и бросали бомбы. Никаких практических результатов это не давало.

А среди населения сразу пошли разговоры о наших успехах и о том, как немцы воевали с чучелами. Это укрепляло дух советских людей, усиливало веру в победу, поднимало народ на борьбу.

В Сварицевичах

На санях — целым обозом — ехали мы в Сварицевичи в ночь на двадцатое января. Стоял небольшой морозец, при котором лесной воздух кажется особенно чистым, и сани легко бегут по накатанной дороге. Луна чуть светила, занавешенная облачной дымкой; лениво кружились над нами редкие пушистые снежинки.

В Млынке поили лошадей, а слева и справа от нас — нам это было известно — уже стояли немецкие каратели, занявшие к вечеру этого дня Мульчичи и Белую. Там время от времени постреливали «для храбрости» фашистские часовые, но это не смущало и не удивляло нас: мы привыкли к обычаям захватчиков. А вот где-то дальше — на севере, около Морочно должно быть, — вдруг началась сильная перестрелка и ухнуло несколько взрывов. Очевидно, шел бой. Кто бы это мог быть? Мы гадали — и не могли догадаться.

Рассвело. На подступах к Сварицевичам нас несколько раз останавливали партизанские заставы. А перед самым селом возвратилась наша разведка, и с ней вместе приехал Корчев. Я удивился, зная, что он отправился на Червоное озеро с группой связи и с обозом продовольствия, и с первых же слов спросил:

— Почему вы вернулись?

Оказывается, он доехал только до Хочина и там узнал, что отряды Сидельникова и Сазонова по вызову Черного уходят на Центральную базу. Хочинские крестьяне забеспокоились, видя, что защитники покидают их. «Как же мы теперь будем?» — спрашивали они у Корчева, и он чувствовал, что «партизанскую деревню», так долго оборонявшуюся от гитлеровцев, нельзя оставлять без защиты. И весь этот участок к востоку от Горыни, по которому проходила линия партизанской связи, тоже нельзя оставлять вне нашего влияния. Поэтому он передал весь свой обоз Сидельникову, а сам вернулся, чтобы доложить мне. И хорошо сделал. Я еще ничего не знал о распоряжении Черного, потому что у нас несколько дней не было связи из-за неисправности радиостанции. А какие-то меры надо было принимать немедленно.

Корчев коротко рассказал мне все это по дороге, также коротко доложил обстановку, а по прибытии в Сварицевичи проводил нас до имения, до бывшего помещичьего дома, где должен был размещаться наш штаб.

Когда мы проходили здесь два месяца назад, фашистское хозяйство, организованное в этом имении, было уже ликвидировано отрядом Попова и Корчева, но партизан поблизости не оставалось. Я не считаю так называемых «женихов». Они в то время не делом занимались. Со мной тогда была только группа связи — 37 человек. А сварицевичские крестьяне еще не сорганизовались для борьбы с врагом.

Теперь Сварицевичи стали настоящей «партизанской столицей». К отрядам Корчева и Мисюры, базировавшимся в этих местах, прибавились отряды Анищенко, Картухина, Макса, Крука и Бельтюкова, пришедшие со мной. Кроме того, и сварицевичские крестьяне, сорганизованные по нашим указаниям Грицуком, составляли значительную группу. И, наконец, в самом селе стоял большой отряд сабуровских партизан под командой И. Ф. Федорова и Кизи. Когда мы приехали, они были в Морочно, но возвращения их ожидали с минуты на минуту. Их стрельбу мы и слышали, и зарево зажженного ими пожара видели по дороге.

Меня особенно интересовала работа Корчева по созданию антифашистских комитетов. Я уже знал из его донесений, что он горячо и успешно взялся за это дело. В одном из них он писал:

«Я очень рад, что вы оказали мне доверие; сейчас хочется работать день и ночь, потому что дядьки поднялись на борьбу. Я пишу письмо из деревни Витчевка, куда прибыл с отрядом в количестве 45 человек вооруженных и 25 человек с вилами в руках. Они идут на уничтожение полицейского участка в Жовкине. В окружающих селах — Бродница, Сварицевичи, Озерск, Золотое, Бутово — составили список людей, идущих в партизаны, только дай оружие. Но они и сами понимают положение с оружием и начинают вооружаться…»

Сегодня Корчев рассказал мне обо всем полнее и подробнее. «Дядьки» действительно поднялись на борьбу. И это было прямым результатом деятельности антифашистских комитетов. Когда я в лагере под Пузней поручил это дело Корчеву, некоторые командиры сомневались в его успехе, говорили, что это только агитация, что нам надо не агитацией заниматься, а бить врагов. Теперь эта работа принесла свои плоды, и надо было познакомить других командиров с тем, что сделано.

— Сегодня на совещании расскажете об антифашистских комитетах, — сказал я Корчеву. — Вы готовы?

— Готов.

Но до совещания оставалось еще много свободного времени. А тут как раз пришел Грицук, и они с Корчевым повели меня смотреть их партизанскую кузницу. Кузница была все та же, которую я видел два месяца назад, — черная, тесная, только разве ломаного железа вокруг нее теперь валялось больше. Кузнец был тот же — старый знакомый. Весь прокопченный, высокий и худой, он выглядел сорокалетним, хотя на самом деле был значительно моложе. Тяжелое житье (сколько ему пришлось поработать еще при панах!) состарило человека. Но работа в кузнице шла по-новому. Собственно, это была уже оружейная мастерская. Деревенский умелец не только ковал длинные партизанские ножи (необходимые для подрывников), но и делал из патефонных пружин пружины для автоматов и даже переделывал винтовки СВТ на пулеметы. Используя капсюли от охотничьих патронов и отливая из свинца пули, он обращал стреляные гильзы в боевые патроны; из простых банок, начиненных толом, делал гранаты. Энтузиаст своего дела, он увлекся, показывая мне свою работу, говорил, как он ее улучшит, расширит… Я мог только поблагодарить и его, и Грицука, и, пожалуй, еще больше Корчева за то, что он сумел зажечь и организовать людей.