По ту сторону фронта

— Да, действительно…

Понятно стало, почему радист, находившийся в авангарде, до сих пор задержался на переправе. Но выбора не было: под пулями да по соседству с немецкими гарнизонами некогда надувать наши водные лыжи или вязать плоты. Пришлось переправляться, как переправлялся весь отряд, самым простым способом — вплавь.

— Ничего, ничего, — подбадривал Бурханов, — иди пешком, я тебе помогу.

— Идем, Николай! — Я спустился с берега. — Гриша, давай шест.

Бурханов тоже вошел в воду и протянул нам через реку конец шеста.

— Хватайся, — подтолкнул я Золочевского. — А я — за тебя.

Течение было почти незаметно, и мы благополучно перешли Сулу прямо по дну, поддерживаемые бурхановским шестом. На середине вода залила нас с головой. Ощущение было такое, будто бы тонем. Только большим напряжением воли заставили себя двигаться дальше.

Отфыркиваясь, вылезли на берег. А Бурханов уже тянул свой шест Сазонову и Садовскому…

На опушке леса нас поджидала значительная группа партизан и среди них Сураев.

— Где Батя? — спросил я его.

— Впереди.

Пошли вперед, к месту, намеченному для дневки, встретили еще группу партизан; с ними был Махов, но Григория Матвеевича не было и здесь. Что такое? Я набросился на Сураева: какой же он начальник штаба? Отстал от командира, потерял его из виду. И радистов потерял на переправе. Может быть, еще кто-нибудь отстал, отбился или погиб по дороге? Может быть, и Григорий Матвеевич попал под шальную пулю или утонул?

Сураев пытался объяснить, что он не виноват, что он слышал только команду Махова: «За мной!» — и бежал вместе со всеми, но я резко оборвал:

— Молчать! Никаких оправданий! Постройте отряд!

Не особенно привлекательную картину представлял выстроенный на поверку отряд: мокрые, не успевшие привести себя в порядок люди. И среди них бросался в глаза Крывышко: все на нем стояло как-то коробом, шапки не было, не было и винтовки, знаменитой СВТ, которую он отбил у полицая под Стаичевкой и которой так гордился. Я назвал его фамилию, и он, втянув в плечи лысую непокрытую голову, вышел из строя. За спиной звякало неизменное ведро, за поясом торчала трофейная ракетница, похожая на запорожскую пистолю.

— Эх ты, горе-запорожец, куда дел винтовку?

Крывышко, словно задохнулся и еле вымолвил:

— Утонула.

— А ведро, небось, сохранил.

— Ведро привязано.

— Ты бы лучше винтовку привязал… А то растерялся…

Гораздо хуже было то, что утонула в реке и радиостанция, которую несла Лида Мельникова, а радиостанция Золочевского, хотя и сохранилась, но, побывав в воде, не годилась уже для работы.

Поверка показала, что, кроме Бати, отсутствуют еще восемь человек. Одного из них — инженера Гинзбурга — во время переправы настигла шальная пуля, он утонул. Но, по общему мнению, это была единственная пуля, попавшая в цель. Куда же девались остальные наши товарищи?

^{А. Г. Перевышко}

^{Зам. командира В. А. Черкасов}

^{Учитель С. П. Колос}

^{Начальник нашего центра И. Н. Черный с группой партизан (стоит пятый слева)}

…Рассвело. Мы отошли километра за три от переправы. Фашисты нас не преследовали. Стрельба почти прекратилась. Выставив круговое охранение, партизаны приводили себя в порядок: выкручивали и сушили одежду, разбирали и протирали оружие. Крывышко, у которого остались только гранаты да ракетница, подсел к старому Кулундуку и, поглядывая с завистью на его разобранную винтовку, бубнил:

— Если бы я знал, что это он самочинно, я бы его из своей СВТ стукнул: не наводи панику. Недели нет, как в партизанах, — и уж командует: «За мной»… Стукнул бы — и отвечать бы не стал… А то гляди: и паника, и командир потерялся…

— И ты — без винтовки, — усмехаясь, добавил Кулундук.

Ясно, что Крывышко говорил о Махове. Я прикрикнул на него за такие разговоры, но подумал, что кое в чем он прав. В самом деле: командир потерялся. Не убит, не ранен, не в плен попал, а именно — потерялся. Самое нелепое и невероятное!.. Зло меня разбирало, смотреть было тошно на Сураева и особенно на Махова, которого я считал основным виновником всей этой истории. Вот приняли человека без проверки, а он поднял панику.

От встреченных в лесу крестьян мы узнали, что мост на Суле уже давно и систематически приводится в негодность партизанским отрядом Рыжака. Восстановленное днем снова разрушается ночью, полицейская охрана разгоняется. А дорога в Столбцы имеет серьезное значение, мост нужен фашистам. И вот — как раз в ночь нашего перехода — целый батальон гитлеровцев устроил около моста засаду. Если бы мы не свернули с дороги в сторону, мы бы напоролись на нее. Фашисты и не преследовали нас именно потому, что ожидали нападения на мост, и движение наше приняли за ложный маневр Рыжака. А Рыжак, очевидно предупрежденный кем-то, в эту ночь не появлялся совсем и таким образом избежал засады.

Результаты ночной стрельбы выяснили двое местных крестьян и пастушонок-подросток, посланные нами в разведку: ни одного убитого, ни одного раненого не осталось на месте перестрелки; и пленных у фашистов не было. Стало быть, Батя и остальные партизаны живы: они или ушли вперед, или свернули куда-нибудь в тот момент, когда началась стрельба; стало быть, нам надо продолжить движение по тому же маршруту, и они присоединятся к нам.

В середине дня мы пошли дальше вдоль правого (южного) берега Сулы, к вечеру встретили Сивуху и еще двух партизан, которых Батя выслал за нами, а когда начало темнеть, весь отряд снова был в сборе.

Поход продолжался, но неприятный осадок долго еще оставался на душе, и еще одним жестоким уроком обогатился наш партизанский опыт. Вот что значит паника! Вот что значит один невыдержанный, не проверенный на деле, не привычный к партизанским условиям человек!..

Кстати, и Махов, и Демидов так и не стали настоящими партизанами. Демидов сбежал от нас в Столбецком лесу, а Махов был расстрелян партизанами. В районе Червоного озера ему с группой поручили взорвать три поезда, а он зарыл взрывчатку, болтался несколько дней без дела, а потом доложил, что задание выполнено. Бойцы его же группы разоблачили его и потребовали суда над ним.

Самым тяжелым последствием происшествия на Суле была потеря связи с Москвой. Все мы нервничали, особенно — Батя. Опытный радист Золочевский решился полностью разобрать свою рацию. Это запрещено всеми инструкциями и наставлениями; не всякий радиотехник справится с этим в полевых условиях, да никто и не возьмется за это без крайней нужды. Но у нас иного выхода не было. И Золочевский сумел не просто разобрать и собрать — он сумел восстановить испорченную радиостанцию. Связь с Большой землей снова наладилась.