По ту сторону волков (полная версия)

Но ее слуга наемный?

Уж очень это ложилось на нынешнюю мою - на всю нашу нынешнюю - ситуацию. Настолько ложилось, что мерещиться начало, строки эти - ключик к разгадке всего. А врач, закончив писать, передал мне отобранные им листочки. Я убрал их туда же, где уже лежала припрятанная мной сторожевая книга. Остальное врач аккуратно разложил на столе.

– Сделаем из этого доказательство вашей лояльности, - сказал он.

– То есть?
– дернулся я.
– Мне, знаете ли, не надо...

– Все надо, - сказал врач и разлил еще по стопочке.
– Не будем больше об этом. Будьте добры, скажите, вы-то знаете, кто оборотень? И что вообще произошло?

– Знаю, но не во всех деталях, - ответил я.
– Знаю, откуда взялась недавно родившая волчиха. Знаю, кому волчата до того дороги, что он кинулся их мать спасать. Знаю, как развязать это дело. Знаю, кто из семерых - оборотень. То есть, не знаю конкретно по имени, но, так сказать, по родственным связям. Вот только остальных шестерых спасти уже не в моей власти.

И я рассказал врачу о моих догадках и предположениях, подводящих черту под всем делом. Врач слушал внимательно, периодически кивая.

– Да, наверно, вы правы, - сказал он, выслушав мою версию.
– Вот только как сюда укладывается тот головорез, с которым вам предстоит сегодня встреча в барской усадьбе?

– Пока не ясно, - сказал я.
– Но он впишется. Есть у меня предположение на этот счет. Впрочем, - добавил я, - у меня ведь есть сторожевая книга, которую я еще не открывал. Я вам дам ее, не раскрывая, вы ее перелистаете, и, если найдете что-то очевидно соответствующее, скажете мне, прав я или нет. Мне интересно проверить, насколько я угадал.

И я вручил ему сторожевую книгу. Врач с интересом перелистал ее - и у него глаза округлились, когда он дошел до последней из заполненных страниц.

– Да, вы правы, - сказал он.
– Вы до жути правы. Вы настолько правы, что я бы на вашем месте не ввязывался в эту игру. Иначе... да, все равно, скажу откровенно: у вас, если вы продолжите погоню за истиной, меньше шансов на спасение, чем у меня, которому «тройка» вот-вот влепит смертный приговор. Я бы отдал эту книгу тому, кто ее ищет, - и еще присягнул бы, что не открывал ее. Если, конечно, вашей присяге поверят. Вас раздавит между жерновами, если вы попробуете действовать активно и самостоятельно.

– Кто знает...
– сказал я, убирая замызганный журнальчик на прежнее место.

Врач встал, зябко поеживаясь, подкинул два поленца в печку. Печка в его флигеле была хорошая, старая, с изразцами.

– Волчий маскарад...
– задумчиво проговорил он.

– А?..
– не очень поняв, откликнулся я.

– Это я о своем детском ужасе, - проговорил Игорь Алексеевич.
– Он мне до сих пор часто снится. Иногда, по несколько ночей подряд.

– Что за ужас?
– спросил я.

– У моего отца была большая библиотека, - сказал врач.
– Все стены были заняты полками с книгами, уходящими под самый потолок, на высоту почти четырех метров. Кожаные кресла в центре комнаты, удобные напольные светильники с абажурами, вращающиеся этажерки для тех книг, которые сейчас в чтении или в работе... На самых верхних полках, стояли большие книги в красивых переплетах. Мне давно было интересно в них заглянуть. Но отец запрещал мне заглядывать на эти полку. Во-первых, он боялся, что я могу полететь с вершины приставной лесенки. А во-вторых... Это «во-вторых» я понял только в тот день, когда нарушил запрет. Было мне лет шесть или семь. Я поднялся по приставной лесенке до самой верхней полки. Когда я посмотрел вниз мне показалось, что я безумно высоко, чуть не в поднебесье, на секунду у меня даже голова закружилась, паркетный пол расплылся и завращался в глазах. Я поспешно перевел взгляд на книги, вынул одну из красивых книг, открыл. Это был, как я узнал много позже, альбом гравюр Дюрера. Я перелистывал плотные страницы, смотрел на четырех всадников Апокалипсиса, на «людские пороки»... В испуге захлопнув альбом, я взял другой. Это были «Капричос» Гойи. И замелькали передо мной вампиры, ведьмы, младенцы, варящиеся в котле, повешенный... Один из офортов надолго приковал мой взгляд, помимо моей воли: красавица в волчьей маске подает руку галантному кавалеру... Наконец, будто преодолев наложенные чары, я захлопнул альбом, поставил на место, поспешно спустился вниз. А ночью... Ночью я проснулся оттого, что мнея окружали люди в волчьих масках. Да, в ту ночь мне приснился этот волчий маскарад. Я проснулся с ревом, меня долго не могли успокоить. И до сих пор мне это снится, и каждый раз во сне я становлюсь таким же маленьким беспомощным мальчиком, и пугаюсь до смерти. Вот только облик красотки под волчьей маской время от времени меняется... Это всегда – облик женщины, которую я сейчас люблю, которой доверяю... Понимаете?

– Понимаю, - сказал я.

– Да, это были великие произведения искусства...
– кивнул врач, то ли мне, то ли самому себе.
– Но не для детских глаз. Отец, который составил просто замечательное собрание гравюр и офортов, оттисков с оригинальных досок, драгоценных оттисков, был прав, что прятал эти альбомы подальше от меня... Но вы уловили главное? Не волк, маскирующийся под красотку, а красотка, прикинувшаяся волком. Вот в чем выразился гений художника... И сейчас, когда этот волчий маскарад продолжается...

– Я понимаю, - повторил я.

Врач вернулся к столу и сказал совершенно спокойно:

– Допиваем последнюю?

– Допиваем, - кивнул я.
– Только никогда не говорите «последнюю». Мы на фронте всегда говорили «выпьем по предпоследней». Поверье было, что кто скажет «выпьем последнюю» - тот в ближайшем бою погибнет.

– Что ж, по предпоследней, - с полной стопкой врач подошел к окну и задумчиво в него поглядел.- Интересный маршрут обозначен в этой учетной книге... Значит, и наш Маугли со своими волками должен был проследовать по тому же маршруту?

– Да, - сказал я.

– Интересно, как теперь сложится их судьба?

– Волчиха-мать мертва. Помет ее, наверно, тоже; хотя выходить его, видимо, очень старались. Остаются волк-отец и наш Маугли. Боюсь, судьба их тоже будет не слишком радостной, а жизнь - недолгой.

– Кажется, едут, - сказал врач.

Мы допили наши последние капли. Они вошли в комнату. Я встал, и врач тоже.

– Должен сознаться, я догадался, зачем ваш человек сидит у меня и не уходит, - заговорил врач.
– Я сделал попытку уничтожить находящиеся у меня иностранные книги и кое-какие заметки. Но ваш человек был зорок, перехватил меня и заставил сложить все аккуратно на столе.

– Я не знаю, антисоветские это книги или нет...
– вставил я.
– Может, самые обычные...

– Обычные книги уничтожать не пытаются, - уведомил меня опер.
– Молодец! Проявил бдительность. И обыска проводить не надо. Уводим его и опечатываем помещение.

Все мы вышли наружу. Врача повели к машине.

– Покажите мне вашего Маугли-Тарзана, - сказал опер.

Я повел его к сарайчику. Волчий юродивый спал. Опер ткнул его носком сапога, чтобы разбудить, и тот недовольно зарычал.

– Ишь ты, сердится, - усмехнулся опер.
– Ну и уродина. Недоумок как недоумок, одна слава, что среди волков рос. Пошли.

И мы вышли наружу. Мы пересекли широкий двор и были почти у самых ворот, когда один из охранников в машине вдруг заорал:

– Смотри! Берегись!

Мы мигом обернулись. От двери сарайчика несся в нашу сторону Маугли - волчьими прыжками, с тусклым огнем в глазах, тихо рыча. Метил он явно на опера. Жуткое было зрелище. Самый смелый человек дрогнул бы. Опер выхватил пистолет и открыл отчаянную пальбу. Волчий человек настиг его, навис над ним с разинутой пастью и вскинутыми руками - и вдруг, когда казалось, что все уже для опера кончено, замер на месте, покачнулся и рухнул на спину. Несколько всаженных в него пуль сделали свое дело. Он был мертв.

– Уфф!..
– Опер вытер пот со лба и некоторое время переводил дух.
– Ты мне за это ответишь, - грозно кинул он врачу, садясь в машину, - видно, считая его виновником неожиданной выходки получеловека-полузверя.
– Убери эту падаль!
– крикнул он мне, и машина отъехала.

Я подошел к мертвому юродивому. Да, видно, произошло то, о чем говорил врач. Тычок сапогом оказался той самой последней капелькой, от которой и сорвалась пружинка. И бедняга, по-нашему говоря, «психанул», а по-научному - прибег к агрессии как к средству самозащиты от окружающего враждебного мира.