По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

— Да скажите же, — не отставал Аким. — Никак, побили нас?

Перевязанный вдруг озлился.

— Вас побьешь, как же! — высоко и сипло заорал он, с непонятной ненавистью уставив бледное лицо на старика. — Тебя там не было, старый пес! На печи сидите! Не хотите небось подыхать!

— Не ори на дедушку, дур-рак! — неожиданно крикнул Добрыня. — А то как дам!

Он храбро глядел на перевязанного, но на глаза наворачивались слезы. Перевязанный с удивлением замолчал — наверное, думал, что ответить мальцу. Ничего не придумав, плюнул и зашагал дальше.

Из небольшого села, расположенного справа от дороги, бежали люди, кто — таща на себе, кто — везя на телеге — мешки и узлы. Торопились к воротам — спасаться за городскими стенами. Возле самых ворот красиво одетый, но без шапки и оружия всадник ругался со стражниками, норовившими, видно, закрыть тяжелые, обитые железными полосами створы, для чего несколько человек уже взялись за толстый брус, который служил засовом. Всадник, привстав на гарцующем коне, рукой грозил стражникам, и те все не решались двинуть створ. Из ворот вышел человек с мечом у бедра, что-то сказал всаднику, и тот, понукая коня, въехал в город, стражники опустили брус.

Возле самых ворот Аким ссадил Добрыню с коня и подошел к человеку с мечом. Трое пешцев, не взглянув, прошли в ворота.

— Батюшка, прости, не знаю, как величать тебя, — просительно начал Аким, но человек с мечом нетерпеливо перебил его:

— Чего тебе? Говори быстрей!

— Да вот лошадка нашлась, да без хозяина. Возьми, сделай милость!

— А ты, видать, богатый — коней раздаешь, — зло хохотнул тот. И добавил: — Ладно, дед, уходи. Некогда с тобой тут. А коня — хоть брось, хоть себе возьми. Скоро владимирцы придут — им и отдашь.

Сказав это, он повернулся и пошел под стену, задирая голову и глядя на возню там, у сторожевой башни. Аким все же спросил ему вслед:

— Так, выходит, побили нас?

Человек махнул рукой, не оборачиваясь:

— Побили.

Аким перекрестился. Мальчик, глядя на него, тоже сотворил крестное знамение.

Старик отпустил лошадь и повел мальчика в город. А лошадь тронулась за ними, будто признав в них новых хозяев. Никак от нее отвязаться не удавалось. Не желая обидеть животину ударом, Аким ласково уговаривал ее отстать, и каждый раз, казалось, она его внимательно слушает. Но стоило им двинуться — она опять шла следом. В конце концов Аким взял ее за поводья.

Вокруг было неспокойно. По дороге, ведущей к Верхнему городу, и по прилегающим улицам бегало много народу, но на праздник было не похоже. Звонили колокола со всех сторон, и этот звук, обычно такой переливчатый, раскатистый, теперь казался резким и тревожным. Добрыня уже не спрашивал Акима об отце, потому что сейчас ему спрашивать было страшно. Он подумал: лошади, наверное, тоже боязно, поэтому она и не отстает. Чем ближе они подходили к своему дому, тем становилось страшнее.

Две женщины поднимали с земли третью, которая все вскрикивала и норовила вырваться из их рук, чтобы снова упасть ничком. Была она без платка, со спутанными волосами и очень некрасивая. Только куры, будто ничего не замечавшие вокруг, бродили рядом, рылись в земле и клевали добытое.

Дома тятьки не оказалось, а мамка сидела на крылечке испуганная и будто бы не очень обрадовалась их приходу. Увидев лошадь, закрыла себе рот ладонью и смотрела на нее. Даже про рыбу не спросила. Тут только Добрыня вспомнил про щук. Забыли они с дедушкой тяжелую сумку. Но ее не было жалко, разве только немножко. Дедушка привязывал во дворе лошадь, и мать молча смотрела на нее.

— Вот, хозяюшка, скотиной обзавелись, а ходили-то за рыбой, — бодро говорил дедушка слушавшей его женщине. — Да не горюй раньше времени! Вернется хозяин — а тут ему и конь готов.

— Уведи, уведи ее, Акимушка! — вдруг закричала мать. — Зачем привел? Теперь он точно не вернется! Знак это недобрый, выгони ее!

Лошадь и вправду теперь казалась недоброй, зловещей. Добрыня подбежал к матери, припал к ней и заплакал. А мать, одной рукой прижимая сына к себе, другой все махала на лошадь, и Аким, тихо охнув, перекрестился и стал отвязывать поводья. Лошадь не хотела уходить со двора, поворачивалась к воротам боком и норовила потянуться к охапке сена, которую старик положил на землю и от которой она уже успела отщипнуть клок. Тогда Аким решил отворить ворота и выгнать скотину палкой.

Он подошел к воротам и отворил их. За воротами, видно собираясь постучать, стоял Сыч, пожилой староста их конца. Рядом с ним переминался с ноги на ногу — Аким сразу его признал — тот самый молодой дворовый Ондрея Ярыги, что неделю назад прибегал звать хозяина на войну.

Сыч, отстранив Акима, шагнул во двор, на ходу снимая шапку. За ним последовал и дворовый, сочувственно кивнувший старику.

И тут Аким подумал, что в монахи ему постригаться не время.

Глава 4

Загонщиков еще не было слышно, великий князь и все, кто находился с ним в засаде, уже нетерпеливо прислушивались: вот-вот из-за дальнего леса донесутся раскатистые звуки охотничьих рогов. Славной обещала стать нынешняя охота! Утром Всеволоду донесли, что стадо буйволов обложено, загонщиками отрезаны этому стаду все пути, кроме одного, и как только от государя будет дан знак, сразу погонят буйволов к засадному месту.

Главным ловчим — за неимением своего, опытного, а отчасти и в шутку — Всеволод назначил дворянского сына Прокшу, впрочем перед тем пристрастно расспросив его, поиспытав и обнаружив у юноши удивившие самого князя знания охотничьего дела. Выяснилось, что Прокшины дед и старшие дядья были завзятыми охотниками, держали даже выжловых собак [12] , ходили на медведей и лосей и Прокшу брали с собой. Так что охотничье дело было для него знакомым.

12

Гончие; выжловка — сука, которая водит стаю; выжлятник — старший псарь.

И хотя должность старшего ловчего великого князя была для Прошли непомерно высока — впору хоть бы и любому боярину — и назначение юнца могло быть с обидой воспринято кое-кем из приближенных, что не прочь были сами занять это место, Всеволод из озорства, которое частенько охватывало его в последнее время, взял да и приказал выдать мальчишке новую богатую одежду, коней, слуг — каких сам выберет. Одурманенный привалившим счастьем, Прокша, a теперь для многих Прокофий, вторые сутки с коня не слезал, сам мотался по лесам и дубравам, высматривал подходящую дичь для государя, расставлял загонщиков, придирчиво осматривал и отбирал собак, а если бы можно было — и буйволов сам перещупал бы и холки их мохнатые частым гребнем расчесал, так уж хотелось ему этой первой охотой угодить великому князю.

Однако своим назначением усердный Прокша был обязан не только княжеской шутке. В глубине души Всеволод чувствовал, что поступает правильно и дальновидно. С самого начала следует окружать себя молодыми верными людьми. Пусть их благополучие целиком зависит от его, Всеволода, прочной власти: пока он будет править — и они при нем останутся. Верно служить будут.

А все обиженные и обойденные государевой лаской станут недовольство свое обращать не на князя, а на тех, кого он приблизил и возвысил. Ведь как в семье: если кому-то из детей не досталось пряника, обида не на тятьку с мамкой, а на тех братьев и сестер, кому этот пряник достался.