По законам Дикого поля

– Ждите здесь, – сказал Вожа. – Дальше пойду один. Да еще степной человек Ерали. Если увидите погоню за мной, пропустите и ударьте сбоку. Если через неделю не вернусь, уходите домой. Мамон остается за старшего. Васек, держи Волчка. Пусть остается с вами.

18

В это самое время, когда отряд Вожи переправился через Яик, судьба угнанных сестер сделала крутой поворот.

На киргизское кочевье прибыли сарты – бухарские торговцы, странствующие караванами. Сарты отличались от обычных бухарских и хивинских торговцев тем, что сами ранее были в плену у киргизов. Совершив побег, они частью осели среди башкир на Южном Урале, где их назвали сартами. Но связей с Серединной Азией не утеряли. Они приспособились к степным жителям. Знали их язык, обычаи и платили им дань с каждого вьючного верблюда. Неплохо знали дороги и вели торг и с Россией, и со степными народами, и с памирскими.

Для большинства торговцев главный бог – нажива. Потому торговали всем, что приносило прибыль. И хоть степняки не всегда соблюдали договоры, случалось, взявши положенную мзду, погодя сами же или их соседние кочевья грабили те же караваны, но приходили новые торговцы. Хоть рискованной слыла торговлишка на степных и пустынных просторах, порой затухала, но совсем не прекращалась.

Дважды в год, весной и осенью, большие караваны в несколько десятков и даже сотен верблюдов и лошадей, растянувшись унылой цепочкой на несколько километров, брели на северо-запад. Не только опасная, но и трудная дорога. В знойных песчаных пустынях шли от колодца к колодцу. Только после весеннего снеготаяния и во время осенних дождей пустыня несколько оживала и подавала скудный корм вьючным животным и людям. И солнце не так палило.

Искушенные сарты ходили в Серединную Азию небольшими караванами и среди лета. Иногда, запасши товара, останавливались на полпути и кочевали в каменистой степи. Только с наступлением прохлады начинали путешествие через пустыню. Приходили на базары раньше других караванов и имели выгоду.

В кочевье киргиз-кайсаков сарты приехали малым числом, присмотреть товары: меха, лошадей и невольников. Чтобы купить и отогнать на свою стоянку. Они о чем-то переговорили с кочевниками. Посмотрели табуны лошадей, поворошили меха корсаков, лисиц, волков… прошлись среди невольников. Они приметили трех беленьких сестер и зацокали языками.

Сарты с киргизами ушли в юрту, взвеселились каким-то дурманом… Долго спорили, рядились, пока не столковались.

Выйдя из юрты, сарты, не мешкая, погрузили закупленный товар на лошадей и верблюдов и отбыли, гоня перед собой два десятка невольников. Среди этих несчастных оказались и сестры Калачевы.

Караван с невольниками уходил все дальше на юго-восток. Постепенно зелено-белая ковыльная степь переходила в желтую типчаковую. Желтоватое растение типчак вытесняло здесь белый ковыль, битый жарой и стадами кочевников. А впереди каменистая степь, переходящая в почти безжизненную пустыню.

Все чаще встречались солонцы и каменистые россыпи, и песчаные барханы. А то и просто из-под жиденькой сетки травы белел песок, едва скрепленный корнями засохших растений и живучей горькой серебристой полыни.

Где-то там, за тысячу с лишним верст каменистой и песчаной пустыни, находился конечный пункт, один из невольничьих базаров. Оазис с плантанциями, орошаемыми искусственными арыками, на которые и предстояло попасть большинству гонимых невольников.

Стояла одуряющая жара. На небе ни облачка. В степи никакой тени. Небольшой караван остановился на несколько дней, возможно недель, переждать жар в небольшой ложбине с родником, вода в котором горчила солью, но все же пригодна для питья. На такой воде жить постоянно трудно, без привычки заболеть просто. Но некоторое время продержаться можно. Дальше колодцы и родники редки. Сартам важно сохранить невольников и табун лошадей, вьючных верблюдов.

Чем дальше двигались на восток, тем унылее становились невольники, и без того сознававшие свою обреченность. Младшая из сестер, Мотя, часто смахивала набежавшую слезу. Старшие сестры успокаивали ее, и глядя на младшую, и сами пускались в слезы.

Во время стоянки у соленого родника Мотя отрешенно сидела на солнцепеке, лишь покрыв голову простеньким белым платком. Хотя по указанию сартов невольники поставили юрту и для себя, но Мотя туда не заходила. В старом войлоке поселились мириады блох, которые, казалось, жили в юрте с самого сотворения мира. Непривычному человеку трудно примириться с полчищами ничем не ограниченных паразитов.

Неодолимую тоску молоденькой девушки заметила жена одного из сартов. Сердобольная женщина угостила ее незнакомыми сушеными плодами – кишмишем [52] и урюком [53] . Она что-то говорила на непонятном наречии.

Мотя поняла только слово урюк. Плоды оказались сахарной сладости, но сейчас и они не ободрили. Однако поэтическая натура молодицы взяла свое. Тоненький приглушенный голосок напевал тут же сочиненную песню:

«Бедная птичка в клетке сидит, Сладкие зерна горько клюет, Трется, бьется по сторонам, Ищет свободы своим крылам…»

52

Кишмиш – сушеный виноград без косточек.

53

Урюк – абрикос, сушенный вместе с косточкой.

Мотя подсела к сестрам и в очередной раз стала уговаривать старших бежать:

– Агафья, Пелагия, бежим этой ноченькой. Из-за песков сыпучих уж не вернуться нам в родные кровы.

– Что ты, – шикнула на нее Пелагия. – Куда бежать. Мы и дорог не знаем. Еще в лесу схорониться можно, а здесь… Догонят, убьют.

– Жизнь у нас теперь такая, что и кошке поклонишься в ножки, – Агафья тоже смирилась с судьбой. – Может, еще обвыкнемся. И там ведь живут.

Мотя поняла, что не убедит сестер на побег и расплакалась навзрыд. Она убежала на другую сторону лощины и весь день тихо просидела одна. Смотрела на закатное солнце, туда, где остался родной дом. Выплакавшись на ветреном закате, Мотя вернулась к юртам. Притихшая, но с сухими красными глазами, выражавшими непоколебимую решимость. Старшие сестры почувствовали перемену в ней. Испугались.

– Что ты удумала? – спросила Агафья.

– Агашенька, Пелагеюшка, не могу здесь оставаться. Наплакалась досытичка. Пора на волюшку погулять. Умру с тоски, если мамушку не увижу.

Ночью ветер надул бурю. Разразилась ужасная гроза. Непроглядную черноту неба раскалывали молнии, на короткий миг озаряя темные тучи. Ливень обрушился на землю. Сильнейшие порывы ветра сотрясали юрты, на открытом месте человека валили с ног.

Сарты и невольники стреножили коней и попрятались в юрты.

– Пора, – сказала Мотя и поцеловала сестер. – Прощайте, милые Агашенька и Пелагеюшка. Прощайте.

Пелагея украдкой протянула ей кусок сушеного мяса и маленькую лепешку, испеченную на углях:

– Возьми. Если дойдешь, попроси матушку и тятю помолиться за нас.

Всю ночь Мотя бежала по черной степи, против ветра, хлеставшего благотворным дождем. Спотыкалась, падала и снова вставала. Выбившись из сил, она на несколько мгновений останавливалась, тяжело дыша, и дальше бежала в неизвестность.

К полуночи дождь прекратился. К рассветным сумеркам утих и ветер. Мотя в изнеможении опустилась на мокрую траву. Для нее самое опасное оставалось впереди. Она оказалась между жизнью и смертью в открытой степи.

19

Два всадника ходко двигались по степи вдоль камышей пересохшего озерца. Один в киргизской шапке, сшитой из клинышков, другой в округлой войлочной шляпе. К седлам приторочены небольшие кожаные мешки с припасами, арканы. У обоих длинноствольные ружья. Только у одного в чехле прикладом кверху, а у другого лежало поперек седла на бедрах, готовое в один миг вступить в бой. У каждого на короткой привязи-заводи бежала вторая свободная заводная лошадь.