По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска

— Вот стерва! — с чувством сказал Пружников, и его мускулы взбугрились под косовороткой. — Пакостная баба, гражданка в смысле.

— Ну, если бы вы лучше себя вели, то на вас бы, наверно, не писали заявлений… Зачем вам, например, лампочку потребовалось выкручивать или на кухне безобразничать? Разве нельзя по-человечески жить — тихо, без скандалов?

— С Зинкой нельзя, — убежденно сказал Пружников. — С кем можно, а с ней нельзя. Это я вам точно и ответственно докладываю. Нельзя с ней без скандалов. Печень не позволяет. Я со всякой божьей тварью уживусь — с мышкой, с тараканом, с клопом каким, а с Зинкой невмоготу. Не гражданка, а яд крысиный, клопомор…

О своих взаимоотношениях с соседями и квартирных дрязгах он говорил с ухмылкой, давая мне понять, что все это не стоит и выеденного яйца. Тон был грубоватый, однако Пружников вначале тщательно избегал блатных слов и выражений. Но когда мне стало все трудней придумывать вопросы и я начал повторяться, Пружников неожиданно сказал:

— Не надоело, гражданин начальник, гондольеру заправлять? Я три года отбухал, и чалку ломал, и в голядке играл… Кой-чего понимаю.

— Загадками говорите.

— Какие уж тут загадки. Нет загадок. В «уголок» из-за сортира не таскают. И начальники с ромбами из-за сортира не допрашивают. Чего глаза-то застилать? Коли надо что, так выкладывайте. Я шофер, мне баранку крутить надо. Чего же зря в милиции прохлаждаться?

— Ну что же, все правильно, — согласился я и спросил: — Где часы?

— Какие часы?

— Те, что Игошина у вас видела.

— Ах, вон что! Сильно… — Он отшатнулся от стола, тихо присвистнул: — Ну и стерва! — Поперхнувшись словами, спросил: — Пружникова, значит, заместо одеяла? Дело прикрыть требуется?

— Отвечайте по существу, Пружников.

— А где тут существо? Где? Не пойдет, гражданин начальник. Уважение уважением, а не пойдет. Хулиганство — туда-сюда, а это не пойдет: на «красненькую» я не согласный. С меня трояка вот так хватило! Сыт, больше не требуется.

Лицо Пружникова побагровело, и я ему повторил, что с него вполне достаточно отбытого «трояка» и на «красненькую» он совершенно не претендует…

— Вы отрицаете, что у вас есть часы?

— Начисто.

— А чем вы объясняете показания Игошиной? Ведь она утверждает, что дважды видела у вас часы.

— А она намедни утверждала, что трижды видела у вас царскую корону, кепку Мономаха в смысле, — огрызнулся Пружников. — Эта стерва что хошь наплетет…

— Выбирайте выражения, — посоветовал я.

— Да нешто дело в выражениях? — Он рванул хорошо отработанным жестом косоворотку на груди. Градом посыпались на пол перламутровые пуговички.

— Только давайте без этого, — попросил я. — Уже не модно. Устарело, знаете ли…

Он не без любопытства покосился на меня, немного подумав, собрал с пола пуговицы, засунул их в карман, нехотя улыбнулся:

— На кой мне та мода, ежели я полноправный гражданин?

— Так как же записывать будем относительно часов, полноправный гражданин?

— А так и записывайте: гражданин Пружников на допросе в уголовном розыске показал, что гражданка Игошина нахально оклеветала вышепоименованного честного гражданина. Гражданин Пружников не совершал бандитского акта на гражданина Шамрая.

— Стоп, — сказал я.

— Чего «стоп»?

— При чем тут Шамрай?

— При том самом.

— Я не говорил о нем.

— Что с того, что не говорил? Слухами земля полнится…

— Какими слухами?

— Разными…

— А все же?

— Не тот крючок и не на ту рыбку забрасываете, гражданин начальник, — сказал Пружников. — Зря стараетесь. Невелик крючок — да тухлый червячок. Хотел бы сшамать, да нечем амать…

— Складно, — одобрил я. — Не Пушкин, но складно.

— Да уж стараемся…

— А если мы все-таки найдем часы?

— Ищите. Коли найдете — ваша фортуна.

И фортуна оказалась нашей: тщательно обыскивая комнату Пружникова, мы обнаружили в матрасе часы, о которых говорила Игошина. На задней крышке часов имелись следы спиленной надписи «Тов. Пружникову…»

15

«За три года и школьная собака научится стихами лаять», — сказал Цатуров, узнав про часы.

Очередная поговорка, почерпнутая Георгием из второго издания восточной мудрости, не имела абсолютно никакого отношения ни к «горелому делу», ни к Пружникову. Но она нравилась Цатурову. Настолько нравилась, что он ее беспрерывно цитировал, само собой разумеется, чаще всего не к месту. Его отношение к результатам обыска определялось не поговоркой, а интонацией, в которой чувствовалось авторское удовлетворение. Как-никак, а его «подарки» помогли подвести наконец черту под делом, которое набило всем оскомину. Дознание, понятно, не окончено, но, судя по всему, преступник найден, а это — главное. Что ни говори, а обнаруженные в матрасе часы — не догадка, не предположение, а вещественное доказательство, весомое, осязаемое, оформленное протоколом и скрепленное подписями понятых.

И, встретив меня в буфете, он спросил, у кого Пружников раздобыл револьвер.

— Нет револьвера.

— Нет, так будет, — сказал Цатуров.

— Не уверен.

— Почему не уверен? Обязательно найдешь, — утешил Георгий. — Нажми немного на Васю, и все будет в ажуре.

Но я не собирался «нажимать на Васю». Я вообще не любитель «нажимать», а в данном случае «нажим» представлялся бессмыслицей. В отличие от Цатурова я не верил в виновность Пружникова. И дело было, конечно, не в интуиции, не в том, что новые обстоятельства не укладывались пока в мою версию, основанную на прощупывании «болевых точек» Шамрая и допросах его бывшей секретарши Юлии Сергеевны Зайковой, жены Ивана Николаевича Зайкова, отбывающего свой срок. Просто Пружников в силу ряда обстоятельств не мог совершить нападения на Шамрая.

Когда я вторично допрашивал его, он сказал:

— Вот вы все правды требуете… А правда-то теперя ни к чему…

— Правда всегда к чему, — возразил я.

— Это вы так, гражданин начальник, для форсу… Раз соврал — во второй не поверят. Сглотнул крючок, чего там… Да и правда-то больше на вранье похожа… Вот Зинке-то будет радость, когда за решетку угожу!

Действительно, его объяснения выглядели неправдоподобно. Пружников утверждал, что найденные нами часы кто-то опустил в почтовый ящик. («Щель там, что не только часы — свиной окорок пролезет!») Часы, упакованные в плоскую картонную коробочку, находились в синем конверте, на котором было написано: «Пружникову В. Г. Лично». Конверт достала из ящика Мария Сократовна и тут же ему отдала. Дату Пружников не помнил. Но случилось это через несколько дней после того, как по тресту поползли слухи о нападении на дачу управляющего. Поэтому Пружников, получив конверт, страшно перепугался и хотел вначале выбросить часы в мусорный ящик, но потом раздумал и оставил у себя.