По зову сердца

– Ваше высокое благородие, дозвольте ему, – кивнул он на печника, – загвоздку сделать.

– Чеку он потерял, – объяснил печник, рисуя руками колесо. – И телега его – капут, – показал он на скособоченный воз, где, перекрикивая петухов, скрипуче гоготал во все горло гусь, отбиваясь от солдатских рук.

– О! Гус, курка? Зер гут! – восторженно выкрикнул обер-фельдфебель и что-то предупреждающе гаркнул в сторону подводы. Но было поздно. Горластый гусь уже бился в руках одного из солдат, а перепуганные петухи, вылетев из корзины (Гребенюк, предвидя подобный случай, нарочно не связал им ноги), неслись по деревне. За ними, перегоняя друг друга, мчались солдаты и Юра, а навстречу петухам с растопыренными руками полусогнувшись двигались полицаи.

– Ваше высокое благородие! Гуся, гуся, петухов, – семеня за обер-фельдфебелем, гундосил Гребенюк. – Это же безбожно. Я бедный крестьянин, последнее – на маркт, а они просто так цап-царап…

– Вас?! – взревел обер-фельдфебель и сильно оттолкнул Гребенюка, когда тот вцепился в солдата, тащившего гуся. Солдат протянул гуся обер-фельдфебелю.

– Ах так? Тогда я к начальству. – И Гребенюк под хохот обер-фельдфебеля и солдат решительно направился к облюбованному им дому, который сторожили двое часовых.

В свою очередь Юра, тащась за солдатами, поймавшими петухов, вошел в избу, но вскоре, под гогот солдатни, вылетел оттуда как пробка прямо на дорогу. Но это не нарушило его плана. Он поднялся и хныча направился «жаловаться» в соседний дом, где во дворе стояли какие-то зачехленные штуковины.

С Гребенюком получилось, можно сказать, и хорошо и плохо. Часовые, конечно, его в дом не пустили, и он объяснялся с ними столько времени, сколько ему надо было, чтобы рассмотреть все, что его интересовало. Даже сосчитал, сколько сюда идет телефонных проводов, и запомнил, в какие окна они входят. Часовым надоела его непонятная болтовня, и один из них схватил старика за рукав и потащил в соседний дом и там на крыльце передал здоровенному полицаю. Тот втолкнул старика в избу, да прямо к столу, за которым стоял без мундира еще более дюжий – уже знакомый Гребенюку по красной роже – старший полицай Костюк.

Костюк был сильно пьян.

– А! – сказал он. – Попался, партизанская душа! – и сильно хлестнул по столу плетью. – Я тебя вот этой не лупил?

– Что вы? – Гребенюк пересилил страх и улыбнулся только одним глазом. – Да такое я век помнил бы. Простите, как величать-то?

– Гм! – промычал Костюк и принял осанистый вид: – Величай просто – товарищ начальник.

– Товарищ начальник? – удивился Гребенюк. – А разве так можно! За это же – тово… – приложил он палец к виску.

– Тьфу! – плюнул Костюк, – будь ты проклят! Конечно, нет. Господин начальник!

– А теперь, господин начальник, даже трудно разобрать, кто тебя грабит, свои аль чужие.

– Смотря кто ты?

– Я-то? Православный. Крестьянин, и мать моя, и отец…

– Довольно болтать-то! – начальник снова хлестнул плеткой по столу. – Християнин. Лучше признавайся, кто тебя сюда подослал? Ну! – И плетка взлетела вверх и там застыла.

– Меня-то? Нужда. Соли нет, спичек – тоже. Лучину зажечь нечем…

– Нужда, – передразнил Костюк. – Знаем мы эту нужду. Говори, где ваш главарь Дядя Ваня?!

– Дядя Ваня? А кто он такой?

– Э-э-э, не знаешь? – ехидно пропел полицай и расстелил на столе приказ. – Читай! – ткнул он рукоятью плетки в строки, где говорилось, что за его голову – 10000 марок.

– Я, господин начальник, неграмотный.

– Неграмотный? Врешь, паскуда! А ну!

– Вот, ей-богу, – перекрестился Гребенюк. – Мать моя и отец мой…

– Неграмотный? – зло бубнил начальник. – Когда дело касается партизан, то вы все неграмотные… Раз неграмотный, так на! – и полицай, сложив вчетверо приказ, сунул его Гребенюку. – Развесь в своей деревне, и пусть все прочтут. Теперь марки – самые настоящие деньги. На них и соль, и керосин, и корову купишь… А теперь – вон!..

– Все понял, господин начальник, – живо ответил Гребенюк и выскользнул за дверь.

Пока Гребенюк находился в доме полицаев, Юра успел обойти почти полдеревни и направился к возу, куда печник уже подкатил колесо.

– Я подниму задок, а ты надень колесо на ось, – обратился печник к Юре и как следует ухватился, поднатужился, но поднять один не смог. А Гребенюк как назло все не шел.

Тогда печник отошел к дому Шульца, взял жердь к, просунув ее под заднюю ось, поднял зад телеги. И только сейчас увидел вышедшего из дверей Гребенюка.

– Паренек! Давай колесо, – скомандовал печник. – Вот так. Теперь загвоздку.

Не прошло и трех минут, как телега стояла на всех четырех колесах.

– Благодарствую, дорогой земляк! – Гребенюк протянул печнику кисет с махоркой. – Это тебе, дорогой друг, на память.

– А ну! – полицай толкнул Гребенюка, от чего тот всем телом рухнул на телегу. Затем сел как следует и спросил полицая:

– Русский?

– Русский.

– Не может быть. Ни дать ни взять вылитый фриц!

– Кто? Повтори! – полицай замахнулся на старика прикладом.

– А разве я плохое сказал? Ты такой же статный и такой же властный, как и он. – Гребенюк показал кнутовищем на обер-фельдфебеля, стоявшего во дворе и смотревшего, как солдат ощипывает обезглавленного гуся.

– Рыжик, садись! Поехали! – Гребенюк крутанул кнутом. Юра ловко вскочил на телегу.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Было глубоко за полночь, когда в окно дома Гребенюка постучали. Вошли двое – рыжеволосый парень-партизан и пожилой седой мужчина, тот самый, за которого фашисты сулили десять тысяч.

Еще с порога, обращаясь к седому, парень отрекомендовал хозяев:

– Это Иван Антонович, Гребенюк Иван Фомич, а это – бывалый боевой разведчик Юра Рыжиков! – и тут же к Юре и Гребенюку: – Знакомьтесь с Дядей Ваней.

Дядя Ваня. Вот он какой. Совершенно обыкновенный человек, среднего роста, даже без бороды. Только во всем его поведении чувствовалась военная собранность и сосредоточенность.

Гребенюк начал докладывать о результатах разведки. Но торопился и потому часто сбивался, перепрыгивая с одного на другое.

Тогда в разговор вступил Юра. Подражая разведчикам бывшего своего полка, сыном которого он был, мальчишка послюнявил карандаш и провел на кромке комендантского приказа извилистую линию:

– Это речка. – Затем прочертил правее речки прямую, – это дорога. А вот здесь – дома, – рисовал он слева от дороги квадратики. И продолжал словами Гребенюка: – Теперь будем танцевать от печки, вот отсюда, – и между первым и вторым нижними квадратиками Юра большим кружком обозначил гнездо аиста: – Первая хата-развалюшка, во второй и третьей – живут солдаты, в одной из них я насчитал одиннадцать фрицев. Дальше – сад. За ним большой дом с белыми наличниками.