По звёздам Пса

Было очень тяжело смотреть на него. Я больше не чувствовал себя каменной стеной. Я чувствовал себя кроликом. Пойманным.

Зачем пришел сюда? спросил он меня прямо.

Не ответил. Не защищаясь, не скрывая своих мыслей, просто я не знал. На самом деле.

Ты сел в свой самолет и пролетел свою точку возврата. В мир может без никакого топлива. Ты оставил позади спокойные свои небеса, партнера с которым сработался. Ради стороны которая совсем небезопасна, где каждый встречный скорее всего попытается тебя убить. И если не от какого-нибудь хищника то просто от болезни. Ты о какой ***** вообще думал? Хиг.

Мой пес умер, ответил я.

***

Я рассказал ему о пойманном сигнале, три года тому назад. Я рассказал ему об охоте и рыбалке и смерти Джаспера и как убили мальчика и других, и о всех потерях.

У меня совсем не было никаких мыслей, сказал я.

***

Он знал. Он знал что Сессна 182 обычно несла пятьдесят пять галлонов топлива. Он знал расход горючего в час около тринадцати. Он знал приблизительно расстояния. Он все просчитал. Он просчитал я был прав по точке, невозврата. Просчитал я тащил пару допгаллонов. Чего он не просчитал и просчитался что я знал чем я ***** занимаюсь.

***

Полетим до Джанкшен. Мы проверим что ты хотел проверить. Башню, аэропорт. Затем найдем бензин. Затем полетим к Бангли. А если ему не понравится то мы его убедим.

Я не знаю смогу ли взлететь с вами обоими. С того луга.

О ты сможешь. Если надо мы тебе отрежем ноги и усадим. А я буду жать на педали.

Он хмуро улыбнулся да только я увидел тень беспокойства пробежала в холоде его глаз.

***

Нет смысла в забое скота чтобы сделать побольше сушеного мяса. У нас уже было где-то двадцать фунтов от оленины я застрелил и мы не могли больше брать грузового веса. Скорее всего физически не смогли бы. Сима сказала скот, они останутся сами по себе и если Бог захочет будет достаточно дождей и они тогда выживут.

Она хотела взять с собой двух овец, самца и самку.

Они не весят больше двадцати фунтов каждый.

Я попытался объяснить что маленький самолет скорее похож на воздушного змея чем на грузовик. Я рассказал ей о том как меня учил Дэйв Харнер в Монтане, что он кричал мне в первые дни когда я сажал 172 в аэропортах на берегах озера Флатхэд. Как я коснулся а самолет закружился и его понесло в сторону словно больную утку он заорал Боожмой Хиг! У тебя мотоцикл? Да! У тебя пикап? Да! Так я думал! Ни то и ни другое! Это птица! Понемногу понемногу! Боже! Противно смотреть!

Она засмеялась.

Харнер, мой инструктор, лесорубил. Большие деревья лесорубил когда еще были большие деревья на Северо-Западе. Он поднимался и спускался по крутым горам с сорокафунтовой бензопилой с пятидесятидюймовой цепью и срубил больше кого-угодно в тех местах. Жил навроде Пола Баньяна.

Помнишь такого? Пол Баньян?

Конечно.

Так просто проверяю. На его день рождения, к тридцатилетию, его друзья подарили Дэйву показательный полет в местном аэропорту. Это было в Калиспелле. Они сказали что хотели показать ему всю часть территории он срезал. Немного трогательно когда представишь. Он значит залез с парнем по имени Билли, летчик до самых самых, и повел по рулежке и тут же почувствовал все рули, едва коснулся - не как я, я чуть не въехал в ангар на первой рулежке - и наступила очередь для взлета и они поднялись над Калиспеллом. Он повторял что Билли говорил ему, и он был без никаких погрешностей, спокойный как ненормальный. В конце концов, он сказал мне, что может быть ненормальнее когда бегаешь вверх вниз по склону в сорок градусов с жуткой пилой орешь и тысяча тонн деревьев падает вокруг тебя? Это успокаивало, сказал он. Необъяснимо странно, почти как божественно, спокойно. Не такими словами правда. Он сказал, Хиг это было как будто летишь в фотографии, в красивой фотографии земли которую ты любишь, все тихо и недвижно именно каким тебе хотелся мир. О чем он говорил это когда летишь появляется чувство отстранения от физического тела. Будто мир становится прекрасным как поезд и ничто плохое не в состоянии коснуться тебя.

Я понимаю.

Да. Он тут же потерял голову. И все. Так же случилось и со мной почти что за исключением он был рожден для этого, я нет.

А ты был рожден для чего? Что лучше всего получалось?

Я подумал, Для потерь. Терять все ни попадя. Похоже это моя миссия в жизни. Конечно я не сказал этого, кто я такой чтобы жаловаться?

Рыбалка, я полагаю. Форель так и бросалась на меня. Ты?

Она покачала головой.

***

Я провел какое-то время у Зверушки. Вскарабкался по дереву-лестнице, мимо ручья и назад из каньона. К приходу лета я не приготовился. Я шел из тени в тень на солнце, солнце перестало быть приятным. Жарко в середине утра. Вода заметно убывала с каждым днем. Стало видимым ребристое дно ручья. Сучья и прочая мелочь застревала у камней, камни выступали наружу. Меня пугало. Течение убывало слишком рано и быстро. Высохнет совсем. Даже рыба привычная к теплой воде, даже она умрет. Карпы и сомы. Раки. Лягушки.

Сухие сосновые иголки скрипели и лопались под моими ботинками. Солнце отражалось повсюду не было тени спрятаться не было возможности отдыха глазам. Через две недели, где-то так, большинство цветов завянет. Самая быстрая весна насколько помню.

В прежних сезонных циклах засуха заканчивалась, приходил муссон, снега прилетали, и жизнь возвращалась. Каким образом тайна. Для меня. Форели, лосось который был здесь задолго раньше нас, пятнистые лягушки и саламандры, каким-то образом они раньше возвращались на следующий год. Откуда? Может из птичьих кишок я не знаю. А сейчас нет. Скорее всего.

Я прошел тропой сквозь архипелаг солнца, по островам тени от желтых сосен. Запах жаркой коры, все еще влажная земля высыхала. Кружилось летнее жужжание слепня. Верхушки были густыми. Толстые и сучковатые стволы, изгибающиеся от солнечного света, огибающие валуны как будто охватывая их баюкающими руками, медленнорастущие никогда не тронутые ни одной пилой. Некоторые из них скорее всего взошли когда Кортес смотрел на своих солдат с диким удивлением. Я прошел по открытому лугу, похлопал Зверушку по носу.

Скучал по тебе.

Оглядел вокруг парк. Невысокий. Карликовые ели и можжевельники в самой дали не были высокими, двадцать футов самые высокие, но обычные сосны были где-то около сорока футов. Нам нужно было их срубить.

Если бы была середина зимы. Тепло могло бы сыграть большую роль. Холодный воздух гуще, горячий воздух был намного хуже. Мы должны отправиться в темноте, только так, чтобы было достаточно видно и к тому же поближе к самому прохладному времени.

Вот я о чем. Я засунул голову внутрь, она всегда пахла одинаково. Пахла Джаспером, пахла все еще каким-то образом как в 1950-ых и достал ИУ из винилового держателя за моим сиденьем. Инструкция Управления, с того 1956 года. Тонкая фигня где-то меньше одной восьмой дюйма, восемьдесят восемь страниц с иллюстрацией на обложке. В конце таблицы. Они были замечательные - наглядные и бесценные. Какой-то летчик-испытатель садился в эту модель и взлетал и садился в ней и снова и снова. С этой высоты и вот данные. В такую температуру и вот они. Техники в белых комбинезонах и с толстыми стеклами очков записывали данные и рисовали прекрасные, простые, неторопливые изгибы. Они шли домой к женам с прическами улей и пили Сиграм Севен с кубиками льда в граненых толстых бокалах. Летчики-испытатели, что делали они? Они были летчики ветераны войны, Второй мировой, которые бомбили Японию и атаковали на бреющем аэродромы в Австрии и обжились в новостроенных домиках как описал их Джеймс Дикки, и вновь садясь в маленькие кабины Сессны в испытательном центре в Вичита, где самолеты привычно управлялись так же как раньше, и бывший командир эскадрильи был словно всадник который мог бы взлететь на любую лошадь с таким же сложным и простым ощущения дома и освободиться от ограничений обычности.

В самом конце моей инструкции были страницы таблиц и графиков. Взлета и разгонной дистанции. Я перелистнул - осторожно - я всегда держал в руках ИУ как держал бы древний и бесценный артефакт - на страницу названную Взлетные Данные. Провел пальцем по высоте нахождения на семи тысячах пятистах футов и вниз по колонке температуры по Фаренгейту. Взлетная дистанция с пустым грузом достижения пятидесяти футов высоты препятствия при тридцати двух градусах в безветрие была девятьсот пятьдесят футов. Вот видите? И не спрашивайте меня. Воздух жиже при нагреве. Затем я сделал то чего никогда не делал, не делал с того времени когда проходил экзамен на права летчика: я достал сертификат веса и балансировки я хранил в кармане моего сиденья у колена. Я достал чистый лист бумаги и решил мою проблему. Я посажу Папашу спереди у ста восьмидесяти фунтов веса и Симу позади ста двадцати с грузов продовольствия весящий двадцать. Пять галлонов воды на сорока. Никаких овец. Бидонов с бензином не будет я ими заправлюсь. Я просчитал по топливу, оружию, двум винтовкам, дробовику, пистолетам, четырем гранатам. Все. Две кварты масла.

Я пошкрябал карандашом по бумаге и просчитал цифры. Затем я оставил мои вычисления на сиденье, дверь открытой, ветра не было, и зашагал вперед по лугу.

***

Сто восемьдесят сто восемьдесят один сто восемьдесят два. Считал мои шаги. Напомнили мне о секундах я считал ожидая помощи Бангли. Огибая колдобины. Продираясь сквозь траву ступнями. Увидел грифа-индейку парящего на севере. И когда я дошел до двухсот и увидел сколько еще свободной земли оставалось передо мной я понял. Не хватало дистанции. Шестьсот сорок по максимуму. Никак.