Победа инженера Корсакова

Десятки больших и малых препятствий возникали ежедневно перед Николаем, и как он ни старался, все же наступал момент, когда он вынужден бывал обратиться к начальнику отдела.

Арсентьев выслушивал его с приторной вежливостью.

— Чертежи? — переспрашивал Арсентьев, вздыхая. — Боюсь, что вам придется подождать, пока освободится Нина. Она ведь занята у Агаркова.

Николай облизывал пересохшие губы.

— Леонид Сергеевич, Нина свободна. Ей сейчас нечего делать.

— Не знаю, возможно. Во всяком случае, она может понадобиться Агаркову в любую минуту. Вы не обессудьте, Николай Савельевич, для меня на первом месте дело, заказ, а потом уже личные стремления сотрудников, опытные работы и прочее.

Николай оставался на вечер и чертил сам. Все эти помехи только пуще подстегивали его волю. Успеть, во что бы то ни стало успеть. Всесокрушающая сила его настойчивости вскоре захватила даже самых равнодушных. Нина упросила его доверить ей эскизовку и принималась за нее после работы, засиживаясь до поздней ночи. Куда девалась ее капризная придирчивость! Она беспрекословно принимала торопливые карандашные наброски Николая, за которые бы раньше был поднят скандал. Что уж тут говорить о Песецком! Его любопытство сменилось раскаянием. Он клял себя за свое прошлое поведение. Только какое-то глупое мальчишеское самолюбие удерживало его от того, чтобы первому сделать шаг примирения. Он ловил Юру в коридорах и словно невзначай выведывал, у него, как идут дела. Он понимал, что надежда успеть у Корсакова была ничтожной, переживал это и старался украдкой помочь чем только мог. Николай ничего этого не замечал. Он видел только одно: груды, груды несделанной работы. Он подсчитывал: оставшееся время, и перед ним все явственнее возникала грозная опасность — не успеть, не кончить в срок…

Через день после приезда из Москвы Михаил Иванович затребовал у Корсакова проект регулятора. Незадолго до этого у Николая состоялся разговор с Марковым. Николаи приятно удивился, что история с виброустановкой гораздо меньше интересовала Маркова, чем состояние работ над регулятором. Марков был по специальности инженер-вакуумщик, и многие вопросы автоматики давались ему с трудом. Он досадовал и по нескольку раз переспрашивал Николая, стараясь вникнуть в самую суть трудностей. Николай отвечал скупо, не желая, чтобы Марков подумал, что он жалуется; но даже простое перечисление пройденных этапов, преодоленных препятствий, — ошибок, ложных ходов, удачных комбинаций, маленьких и больших открытий было ему приятным. За последние две недели Николаю не приходилось ни с кем, кроме Юры, делиться впечатлениями об их работе. Ему хотелось сейчас самых сухих слов: одобрения или даже, наоборот, упреков либо спора с кем-нибудь до хрипоты.

Глаза Маркова мечтательно прищурились, он слушал Николая со все возрастающей непроизвольной восторженностью. Почувствовав в нем искреннее волнение инженера, Николай уже более не сдерживался и поделился своими тайными опасениями:

— Слишком новый принцип, ежедневно всплывает столько вопросов, что захлебываюсь. Приходится ряд выводов принимать на веру, — некогда проверить, рассчитать. Эх! — махнул он рукой. — А сколько я был вынужден отбросить интересных вариантов, оставить необъясненными кучу явлений… А тут еще всякие козни Арсентьева… — при воспоминании о начальнике отдела кулаки Николая сжались.

Марков поморщился и, никак не выразив своего мнения, без всякой видимой связи с разговором, предложил Николаю сделать на предстоящем партсобрании доклад «Об отношении к заграничной технике в институте».

— Я сознательно ограничиваю тему, хотя она дает возможности очень широкой ее трактовки, — сказал он. — Например, об истоках, так сказать о движущих силах технического творчества там, на Западе, и у нас. — Он пристально смотрел прямо в лицо Николаю.

— Мне сейчас очень трудно со временем, — сказал Николай.

— Прикиньте, — возможно, вам в результате собрания станет легче и со временем и с другими вещами, — заметил Марков.

— Возможно, — согласился Николай. — Но ведь это не решение вопроса!

Марков прищурился одним глазом, словно прицелился:

— Какого вопроса?

Николай больно закусил губу. Ну что ж, в конце концов он был слишком многим обязан Маркову, чтобы скрывать от него что-либо. Марков был именно тем человеком, с которым можно было объясниться начистоту, не щадя своего самолюбия. Просто, без всяких обиняков, он рассказал о своих опасениях не уложиться во-время, к первому августа. Может, он переоценил свои силы, может быть… Словом, положение еще можно поправить, если ему немедленно помочь.

Нелегко далось ему это слово. В запальчивости он наговорил много лишнего, припомнив поведение Анны Тимофеевны и Песецкого…

Марков сидел спокойный, и Николай видел — все то, что он говорит, уже известно Маркову во всех подробностях.

— Помощь мы вам, конечно, окажем, — после долгого молчания сказал Марков, — теперь ясно, что ваш регулятор имеет право быть не опытом, а заказом. Насчет Арсентьева положение тоже становится ясным, а вот остальные ваши обвинения — чепуха! Вы должны прежде всего винить самого себя, а не ваших товарищей!

— Но до каких же пор? — воскликнул Николай. — Пора бы им понять, что они тоже ошибались…

— Кое-кто понял, разве вы не заметили?

— Нет. — Николай усмехнулся. — Не вижу.

— Не видите? — возмущенно переспросил Марков. — А с чего, вы думаете, возник наш разговор? Что я — пророк или ясновидец какой? Ко мне пришла Анна Тимофеевна и пожаловалась на вас.

— Анна Тимофеевна? На меня?

— Ага, удивляетесь! Пожаловалась, и совершенно правильно! Вы замкнулись в нелепом одиночестве, отталкиваете товарищей от себя, упиваетесь своими обидами. Она и Песецкий поняли свою ошибку, и за это им можно простить ее. Николай Савельевич, ваш регулятор ведь порожден коллективом, он смысл-то свой обрел благодаря комсомольцам Ильичева… Вспомните, ведь еще в самом начале вашей работы я вам советовал отправиться прежде всего туда, на завод, где ждут именно нашего, советского регулятора. И правильно, что Липа Тимофеевна потребовала, хотите вы того или нет, сделать его заботой и долгом всего института.

— Вы говорите так, как будто я заинтересован работать в одиночку, — с негодованием сказал Николай.

— Нет, не вы.

— А кто же? Арсентьев?

Маркое помрачнел, на лице его проступило выражение непримиримости.

— Да! Арсентьев невольно, сам не подозревая, помогает Харкеру. Мистеру Харкеру.

В кабинет секретаря парткома люди входили и уходили, звонил телефон, за стеной стрекотала машинка, а Николай все сидел, опустив голову, и сам Марков, взволнованный разговором, отвечал посетителям невпопад, просил зайти попозже. Им обоим хотелось остаться вдвоем и молча, не торопясь, без жалости проверить Маркову свою правоту, а Николаю свою ошибку.

Беседа с директором приобрела явно выгодный для Николая характер.

— Ну что, Николай Савельевич, выполнишь свое обещание в срок? — спросил Михаил Иванович.

— Затруднительно, Михаил Иванович, — весело отвечал Николай.

Скульпторам и художникам хорошо Известно, что приписываемая человеческим глазам выразительность на самом деле создается игрой теней и морщин вокруг век. Впервые это пришло в голову Николаю, когда он — смотрел в глаза Михаилу Ивановичу. Их синий чистый взгляд оставался попрежнему пристальным, а щеки уже дрогнули и мелкие штрихи морщин разбежались веером из-под бровей. Николай знал, что наверняка ухватил смысл их предательского языка.

«Ты заслужил, чтобы я тебя отругал, — говорили они, — и я это сделаю, но вовсе не потому, что я сердит на тебя, а потому, что я должен это сделать. На самом деле ты молодец, и я и Марков — мы поможем тебе чем только можно».

Михаил Иванович поспешно нахмурился, он не любил, когда угадывали его мысли.

— Зачем брался? — сказал он. — Совесть свою хотел успокоить?. Эх, ты! Следовало всех на ноги поднять! Мало быть правым — надо уметь убедить других в своей правоте.