Победа инженера Корсакова

Он откровенно рассказал профессору о недостатках созданного им прибора. Прибор получился маломощный, кривая выпрямленного тока имела частые пики и провалы. Он рассказал все то, о чем считается совершенно непринятым говорить своему будущему оппоненту и о чем нельзя не рассказать без утайки своему бывшему учителю.

Дмитрий Сергеевич кивнул на диссертацию, и Александр осторожно положил ему на колени еще сырую, пахнущую клеем, в картон переплетенную рукопись. Медленно листал Дмитрий Сергеевич страницы, — каждое движение давалось ему с трудом. И он возражал. Он выговаривал Александру сердито, с тяжелой одышкой; он утверждал, что жалобы его — вздор, что достигнутые им результаты имеют уже безусловную ценность для промышленности.

Потом он рассмеялся:

— Вы не находите, что мы поменялись ролями?

Александр смолчал. Его бросило в краску при мысли, что он может быть заподозрен в желании порисоваться.

Разглядывая в рукописи один из рисунков, Дмитрий Сергеевич вдруг перелистал несколько страниц, заглянул в рукопись дальше и опять вернулся назад. Он точно ловил какую-то ускользавшую от него мысль. Александр знал эту его манеру щурить глаза и потирать пальцами веки.

— Мне помнится, — полузакрыв глаза, неуверенно сказал Дмитрий Сергеевич, — что перед войной некий аспирант Николаев работал над схожей темой. Мне говорил… Да, совершенно верно: покойный Борис Алексеевич рассказывал мне, — он был его руководителем… Судьбы этой работы не знаю. Наверное — неуспех, иначе нам с вами было бы что-нибудь известно… Да, Николаев… Вам эта фамилия ничего не говорит?

— Нет. — Александр впервые слышал о Николаеве. — Где он работал?

Дмитрий Сергеевич назвал специальный научно-исследовательский институт.

— Интересно, — сказал Александр. — Попробую разузнать, в чем дело.

— Конечно, надо разузнать. Чем чорт не шутит, еще найдете что-нибудь полезное, — сказал Дмитрий Сергеевич. — А время у вас есть, пока оппоненты читают, вам — что? Ждать да мучиться!

Он проводил его со смешком, с шуточкой по обыкновению, весь так и заколыхался в своих подушках. Долгий разговор вовсе его не обессилил, напротив: впалые, сухой кожей обтянутые щеки сейчас порозовели. И, уходя, Александр с восторгом и с нежностью думал об этом больном старике, который умирал, сам знал про себя, что умирает, и спешил использовать каждую дарованную ему минуту жизни для своего прекрасного и умного труда.

Эта неумолимая расчетливость во всем, что касалось времени, была для Александра, наверное, ближе и понятней, чем для кого-нибудь другого.

Полтора года тому назад на одном памятном партийном собрании профессор Сазонов первым поддержал выступление аспиранта Александра Савицкого.

В институте некоторые сотрудники любили поговорить о том, что научная работа — это творчество, требующее вдохновенных порывов. Существовало слегка пренебрежительное отношение к «старателям». Считалось, что трудолюбие — удел бесталанных. Александр на собрании привел интересные цифры, — он подсчитал, что примерно две трети своего рабочего времени аспиранты расходовали впустую: на поиски приборов и проталкивание заказов в мастерской, на очереди в столовой, на бесконечные совещания при кафедрах.

— Мы с вами работаем, как старые музейные паровые машины времен Ползунова с коэфициентом полезного действия две десятых. Когда-то Николай Островский сказал чудесные слова о том, что человек должен жить так, чтобы ему не было стыдно за свою жизнь. Мало этого. Мы должны жить так, чтобы не было стыдно ни за один бесполезно растраченный или загубленный день.

После четырех лет, проведенных на войне, время приобрело для Александра особую ценность. Он дал себе слово нагнать эти годы.

Он занимался в трамвае по дороге в институт, занимался за обедом, иной раз даже на совещаниях — украдкой. Кандидатские экзамены были сданы отлично, на четыре месяца раньше срока. Диссертацию Александр закончил, обогнав своих товарищей на полгода.

Последнее время ему иногда приходилось сталкиваться с людьми, которые, в погоне за учеными званиями, наспех, с ножницами в руках, «стряпали» свои диссертации. Спешат «остепениться», — шутил про них профессор, руководитель Александра. А среди аспирантов ходило язвительное двустишие:

Ученым можешь ты не быть, Но кандидатом быть обязан.

К таким научным работникам Александр испытывал глубокое отвращение. Еще более придирчиво проверял он каждый этап своей работы. Товарищи восхищались тщательностью его экспериментов, — он брал на учет все мелочи, исключал возможность малейшей ошибки. Вот почему упоминание Дмитрия Сергеевича о работах некоего Николаева так заинтересовало Александра. Если этот неизвестный ему аспирант работал в том же направлении, что и он, у него появлялась новая возможность еще и еще раз проверить свои выводы. Так он думал, а вместе с тем в душе его поднималось непонятное беспокойство. Он решил завтра же поехать в институт, где занимался Николаев, и узнать судьбу его работы.

В отделе кадров института Александру сообщили, что аспирант Николаев осенью сорок первого года ушел добровольцем на фронт и вскоре погиб в боях под Ленинградом. Александр прошел в лабораторию, где работал Николаев. Сотрудники лаборатории помнили одно: покойный их товарищ добился интересных результатов, разрабатывая новый тип выпрямителя, но окончанию его работ помешала война. Никаких письменных отчетов в институте не сохранилось. С началом войны лаборатория перешла на новую тематику, и где уж тут запомнить характер и подробности работ Николаева! Александра эти сведения не могли удовлетворить. Тогда его послали к Галине Сергеевне.

— Она единственная, кто, может быть, в состоянии вам помочь, — сказали ему, и он с удивлением заметил: те, кто ему говорил это, смущались, как будто вынужденные открыть какую-то семейную тайну.

Галина Сергеевна оказалась молодой женщиной с гладко зачесанными черными волосами. Она выглянула из-за дверей лаборатории, куда был «вход посторонним воспрещен», строго осмотрела Александра, попросила подождать.

Бывает так, что отношения двух людей, без всякой видимой причины, определяются с первого взгляда. Александр посмотрел на захлопнутую дверь и пожал плечами, где-то внутри себя удивляясь своей внезапной и несправедливой неприязни.

Галина Сергеевна вышла, спуская на ходу засученные рукава белого халатика. Александр рассказал, что его привело к ней. При имени Николаева лицо ее вспыхнуло и тотчас потухло.

— К сожалению, я плохо разбиралась в теме Анатолия, я по специальности химик, — сказала она резко. — Но все его записки находятся у него дома, у матери. Я могу вам дать ее адрес, — неохотно добавила она.

— Благодарю. Вы точно знаете, что материалы сохранились? — Александр решил не обращать внимания на ее тон.

Галина Сергеевна усмехнулась, некрасиво растягивая губы.

— Да, точно. А что, ваша диссертация закончена? — вдруг спросила она, глядя в сторону.

Он понял ее мысль и смутился.

— Закончена и сдана. Работа Николаева представляет для меня, пожалуй, архивный интерес. Во всяком случае, если я найду там что-нибудь интересное, я не воспользуюсь этим без ссылки на имя ее автора, — добавил он вызывающе.

Теперь смутилась она. Александр взял нужный ему адрес и поспешил распрощаться.