Победа пахнет фиалками и напалмом

Самое интересное, как мы оказались на войне. Ведь вот те же хохлы сидят сейчас на плантациях и в ус не дуют, мародеры хреновы! А Замир не смог — я его даже после того случая зауважал. Дело было уже во вторую неделю наших дежурств, у меня как раз накануне была ночь на вышке, поэтому я отсыпался. Да еще и снились Чечня, штурм Совмина, выстрелы, поэтому я долго не мог спросонья сообразить, что стреляют-то рядом. Ну, схватился, конечно, разом — в ботинки, «калаша» с собой и на улицу. А там все тихо так, мирно. Только на выходе из Лагеря столпилось несколько охранников, Грэмм. Смотрю, среди них и наши бандеровцы. Подошел поближе — негр лежит, уже остывает, и Михась (это тот хохол, который постарше) что-то полковнику объясняет, а Грэмм вроде и не слушает, только что-то очень короткое бросил и показал рукой ему на живот.

Гляжу, Михась, недолго думая, выхватил тесак, задрал черному футболку, вспорол живот и давай там чего-то ковыряться, даже на колени присел, чтоб сподручнее было. И все стоят ждут, чем дело кончится. Вдруг младшой, Петро то есть, качнулся в сторону, и все, что у него было внутри, полезло наружу. А эти стоят хоть бы хны — датчанин Аксель даже схохмил про молодого, и все вокруг заржали.

Подошел, спрашиваю — что, мол, чучело делать собираетесь? Объяснили, что Михась сегодня дежурил на выходе из Лагеря, и, когда этот рабочий возвращался в деревню (он чуть-чуть запоздал), хохлу примерещилось, что он несет за щекой алмаз. Михась его остановил, и опять же, как потом объяснял — ну ясно увидел, что негр камушек проглотил. Тут он его и пристрелил.

Никакого камушка, разумеется, не нашли — просто этот козел решил власть свою над черными спробовать. А может, и примерещилось спьяну, они же там не просыхают, вояки! В общем, когда камушка не нашли, Грэмм сказал, что все «о’кей», только «блэкам» признаваться нельзя. «Белый всегда прав». На следующее утро рабочим так и сказали, что их товарища пристрелили при попытке украсть алмаз и что так будет с каждым, кто попытается обмануть белого человека.

Когда вернулся в землянку, навстречу — Замир с побелевшими от ужаса глазами (он все видел). Ничего ему не сказал, но, когда он узнал на следующий день, что я ухожу воевать, попросился со мной.

* * *

Вообще-то к белым здесь отношение особое, мне поначалу даже в кайф было, потом привык, а те из наших, что из Европы или из Штатов, так у них как будто так и надо. Когда я на следующее утро попросился у Грэмма к повстанцам, он только и спросил: из-за «блэка»? Я ответил, что устал без войны (а это правда), но он все равно не поверил и сказал, что все русские в душе придурки, хотя и хорошие солдаты, что они, англичане, уже триста лет имеют Африку (или владеют Африкой — по-английски это одно и то же) и черных знают насквозь. Мне даже показалось, что он не хотел отпускать меня, но они ведь такие, надуются и виду не покажут. Интересно, а что он Замиру сказал?..

Нет, я, честное слово, был уверен, что здесь интереснее будет: Атлантика, шикарные пляжи, черные женщины… И что же? Об Атлантике лучше и не вспоминать, на пляжах, говорят, противопехотных мин больше, чем медуз, а женщины…

Не знаю, мне с ними всегда не везло, что ли, ну в том, нормальном смысле — они всегда раздевались раньше, чем я успевал их захотеть. Сначала по пьянке, затем из-за войны — какая нормальная баба пустится кататься с контрактником по ночной Москве? Никакая…

Но когда летели сюда, думал, конечно, о черных женщинах — какие они… там, похожи ли на наших? И что это за «дикая африканская страсть» и все такое? Поначалу, до и после марш-броска, не до того было, а как прибыли в Лагерь, поосвоились да в деревню за продуктами ходить начали, смотрю — то один наш чернокожую красавицу из буша (так здесь «зеленка» называется) в Лагерь приведет, то другой…

Я у них: как, мол, и мне? Все очень просто, говорят и показывают на камушки. Спрашиваю: неужели любая? Смеются в ответ, говорят, для них с белым человеком и бесплатно за счастье.

В общем, в одну из следующих вылазок в деревню встретил я свою «африканскую страсть» — у колодца, стирала что-то в долбленном из цельного дерева корыте. По-моему, поняла все сразу: у нее во время стирки лямка на старенькой, выцветшей ее майке съехала, я туда откровенно и уставился. Поднялась, вытерла одним движением и пот со лба, и руку об волосы, улыбнулась и сказала: «Луис, сэр». Представилась, значит, ну и я тоже. сказал, что она красавица. Короче, когда до цены дошло, она как-то просто и весело сказала: сэр, мол, не обидит. А нищета у них жуткая, поэтому каждый белый — сэр и, само собою, богач…

Я ей сказал, чтобы приходила вечером ко входу в Лагерь, и время показал, когда солнце в их деревне сядет за пальмы. Вечером гляжу, еще и солнце не зашло, а она уже возле часового топчется — в той же серенькой маечке, только бусы из какого-то черного не то дерева, не то кости нацепила. Я Замира-то заранее услал к хохлам, пусть там «писни про вильну Украйну послухает», а Луизу в нашу землянку провел…

Еще тогда обратил внимание, что она все время жует что-то и иногда улыбается-улыбается — и вдруг глаза закатит. На дурочку вроде не похожа, а там — кто его знает… Да, ну а потом, как до дела дошло, смотрю, она трястись начала, да так вздергивается, что мне страшно стало, и то закатит глаза, то уставится прямо на тебя. А когда у нее кровь изо рта потекла — тут я вообще струхнул. ни хрена себе, думаю, «африканские страсти»! Ощущение — будто она не на тебе, а перед костром в этих своих бусах мечется и тебя вот-вот по горлу полоснет, в жертву каким-нибудь лесным своим духам!

В общем, выставил я ее, двести леоне местными деньгами дал, иди, говорю, поостынь, больше не приходи. Такая вот экзотика. Потом мне объяснили, что это не кровь, а сок колы (коры местного дуба), здешний наркотик, его-то она и нажевалась для «страстности». Ну и с духами тоже неясно — ведь этот свой черный амулет она так и не сняла, майку скинула, а бусы так и болтались, охраняли ее… Интересно, а меня-то что охраняло?

А самое интересное — на следующее утро зовут меня на КПП, говорят, «блэк» какой-то тебя спрашивает. Думаю, что такое — никаких знакомств с черными не заводил… прихожу — и впрямь стоит какой-то, увидел меня и давай кланяться, улыбаться: спасибо, сэр, это большая честь, сэр, и для меня, и для моей жены, вы очень щедрый белый, сэр, Луис очень довольна, она придет еще, сэр.

Оказалось, это ее муж. Не столкнись сам, ни за что на свете не поверил бы, что так бывает. А здесь это запросто — муж или старший брат приходят и благодарят, что ты попользовался их женой или сестрой, и просят взять их к белому человеку пожить (у нас были в Лагере такие, что подолгу жили с черными девушками), видя в этом прямую выгоду: и кормить не надо, да еще и денег подзаработают.

Короче, «любовь» моя и на африканской земле получилась какой-то странной…

Глава седьмая Письмо сестре

Здравствуй, Стрекоза! Когда почтальон дядя Миша постучит тебе этим письмом в окно, у вас уже, наверное, будет снег. Так что считай, что это тебе — кусочек жаркого африканского солнца.

Служба у меня идет хорошо, стрельбы никакой, знай себе охраняй алмазные копи. Зато охотиться ходим часто: на слонов, леопардов и носорогов. Если пропустят на таможне, привезу тебе отсюда шкуру леопарда или носорожий рог.

Ребята подобрались хорошие, много наших с Украины, Казахстана…

Знаешь, Наташка, давно хотел с тобой поговорить, да все времени не было, поэтому послушай старшего брата сейчас. Я тут от нечего делать чуть было писателем не стал — половину записной книжки исписал «своими впечатлениями», так что, думаю, у меня получится написать и тебе как следует.

В последнее время мало сплю: душно, москиты гудят всю ночь, поэтому лежу и думаю. За эти ночи я много о нас с тобой передумал и вот что решил. Во-первых, Стрекоза, ты девка уже взрослая, красивая, скоро школу закончишь, надо подумать и о будущем, поэтому не спеши с пацанами, не это главное. То есть гуляй, танцуй в клубе, но дальше — ни-ни. Нам с тобой, сестренка, нужно прорываться, а это как в бою. В жизни даже посложнее будет…