Победа. Том 2

Бирнс, так же как и Эттли, слегка пожал плечами, будто ответил шефу: «А почему бы и вам не последовать примеру Сталина? Вон как он использует информацию своего министра».

Это было уже слишком! И Трумэн прямо обратился к своему государственному секретарю:

– Я прошу мистера Бирнса высказаться по поводу претензии генералиссимуса.

– Джентльмены! – начал Бирнс и при этом демонстративно тяжело вздохнул. – К сожалению, создается положение, при котором, когда мы соглашаемся с нашими советскими друзьями, английская делегация не дает своего согласия. А когда мы соглашаемся с нашими английскими друзьями, возражает советская делегация…

В зале послышался сдержанный смех.

– Здесь нет ничего смешного, джентльмены, – возвысил голос Бирнс. – Разрешите восстановить некоторые факты. На совещании министров советский представитель заявил, что, насколько он помнит, Соединенные Штаты приняли предложение его делегации. Я подтвердил, что в принципе это действительно так. Да и не только в принципе, а и по существу. Господин президент, передавая нам для редактирования советское предложение о возможности признания правительств ряда восточноевропейских стран и Финляндии, имел в виду лишь замену слова «рассмотреть» словом «изучить». Не знаю, как на других языках, но по-английски между этими словами есть некоторая разница. Найдя нужное слово, мы могли бы, как говорится, тихо и мирно считать советское предложение принятым. Но тут в затруднительном положении оказался лично я. – Бирнс сделал паузу, посмотрел на Эттли и, снова тяжело вздохнув, продолжал: – Дело в том, что сразу же после заседания Конференции, на котором советское предложение было в принципе принято, ко мне подошел мистер Черчилль и заявил, что он против…

– Против чего? – недоуменно спросил Сталин.

– Ну вот, против этого самого вашего предложения относительно потенциального признания правительств стран – бывших сателлитов, – ответил Бирнс и повернулся в сторону заместителя английского министра иностранных дел: – Ведь так, мистер Кадоган? Вы при этом присутствовали.

– Да, сэр, – утвердительно кивнул Кадоган.

– Теперь войдите в мое положение, джентльмены, – тихо произнес Бирнс, снова обращаясь ко всем участникам Конференции. – Имел ли я право не упомянуть об этом факте на совещании министров? Если бы не упомянул я, то это наверняка сделал бы мистер Кадоган. Притом он был бы вправе упрекнуть меня в утаивании протеста мистера Черчилля. Ведь в отсутствие мистера Дена именно мистер Кадоган представлял Британию на нашем совещании.

Бирнс снова сделал паузу, как бы предоставляя возможность каждому, кто пожелает, опровергнуть его. Но все молчали. Слышен был только стук дятла, проникавший в зал через распахнутые окна.

– Потом, – продолжал Бирнс, – обнаружились разногласия по Италии. Они были повторением дискуссия возникшей гораздо ранее, на заседании Конференции. Я мог бы привести и еще десяток подобных фактов, но боюсь, что это лишь затянет наше заседание.

Эттли постучал трубкой о край пепельницы, и было непонятно, просто ли он выбивает ее или просит внимания.

Оказалось последнее. Эттли понял, если он промолчит и сейчас, то у всех останется впечатление, что только английская делегация проявляет непостоянство и мешает прийти к согласию. Но брать на себя защиту Черчилля он не хотел. Значит, надо было выбрать нечто среднее: и оправдаться и вместе с тем не подставлять под удары собственные бока. Эттли сказал:

– Все знают, что на совещании министров, о котором только что доложил мистер Бирнс, ни я, ни мистер Черчилль, естественно, не присутствовали. Нас вообще в это время не было в Потсдаме. Не принимал участия в этом совещании и мистер Бевин. Поэтому мне кажется правильным попросить мистера Кадогана разъяснить более подробно позицию, занятую там английской стороной.

Кадоган неприязненно посмотрел на Эттли, хотя сознавал, что у премьера были основания для своего предложения.

– Что ж, я не собираюсь уходить от ответственности, – сказал он. – Что было, то было. Только само дело представляется мне не таким уж драматичным. Вопрос, так сказать «лингвистический», по-моему, был самым легким. По существу, мы пришли по нему к согласию и ссылаться на отсутствующего сейчас мистера Черчилля, полагаю, нет оснований. По другому вопросу – о возобновлении дипломатических отношений с рядом восточноевропейских стран и Финляндией – мы тоже почти достигли компромиссного решения, согласившись, что когда мирные договоры с ними будут подписаны, то станет возможным и возобновление дипломатических отношений. Но мне кажется, что это встретило возражения со стороны советской делегации? Я употребил слово «почти» не случайно. Компромисс мог быть достигнут, но не состоялся. Почему? Может быть, тоже из-за Англии?

– Не говорите загадками, сэр! – несколько раздраженно вмешался Трумэн. – Что вы имеете в виду? Кто, по вашему мнению, виноват?

– Советская сторона, – глядя на поверхность стола, ответил Кадоган.

«Что ж, – подумал Эттли, – Кадоган выполнил свою задачу. Пусть ответственность за разногласия несут русские».

Эттли ожидал, что Сталин последует его примеру и предоставит «отдуваться» за него Молотову, поскольку тот, как и Кадоган, был участником того же совещания. Но Сталин поступил иначе – глядя на английского заместителя министра, спросил мягко:

– Я понял господина Кадогана так, что, пройдя все, так сказать, «тернии», он был согласен принять термин «признанные правительства» вместо «ответственные»? Я спрашиваю: да или нет?

Своим вопросом Сталин как бы отсекал главное от неглавного, возвращая дискуссию к проблеме, которую в этом споре считал основной. Кадоган понял, что ему не остается ничего, кроме как сказать «да».

– Это и для нас вполне приемлемо, – оживленно, даже как-то обрадованно произнес Бирнс. И повторил: – «Признанные» вместо «ответственные».

– Ну, вот, – с удовлетворением и как бы утешая своих оппонентов, резюмировал Сталин. – Мы правильно поступили, не поставив страны Восточной Европы в худшее положение, чем Италию. Значит, этот вопрос можно считать решенным.

Внешне ничего особенного вроде бы не произошло. Никто не произносил торжественных речей по поводу того, что Конференция приняла важное решение, но тем не менее все понимали, что в борьбе за послевоенный статут стран, освобожденных Красной Армией, в противоборстве двух взаимоисключающих желаний – превратить бывших сателлитов гитлеровской Германии в завтрашних сателлитов Америки и Англии или, наоборот, предоставить народам право избирать независимые правительства и устанавливать социальный строй в соответствии со своими политическими симпатиями, – в этом противоборстве выиграли те, кто желал второго.

Дипломатическая основа, фундамент, на котором сама История предопределила рождение в будущем содружества социалистических стран, была заложена.

Далее Конференция перешла к обсуждению вопроса о репарациях в Италии и Австрии.

Сталин предложил освободить от репараций Австрию, поскольку во время войны она не представляла собой самостоятельного государства, не имела вооруженных сил. Трумэн же, ссылаясь на то, что Америка предоставила Италии миллионы долларов для ее экономического восстановления, высказался за освобождение от репараций и этой страны, так как в ином случае ей, дескать придется выплачивать репарации американскими деньгами.

– Советский народ не поймет, почему Италия, войска которой дошли до Волги и принимали участие в разорении Советского Союза, вдруг будет «амнистирована» и ничем не заплатит за причиненный ею ущерб, – возразил Сталин.

Тогда Трумэн, заботившийся больше всего о том, чтобы уберечь от Советского Союза американские доллары, заявил:

– Если в Италии есть предметы для репараций, не деньги, но предметы, например, заводы с тяжелым оборудованием, в котором нуждается Советский Союз, мы не возражаем, чтобы они были переданы ему.