Победа
Шрифт:
– Ноль двадцать четыре сто восемьдесят шесть, Грей!
– бойко отвечает солдат.
Батальон глядит, не мигая, прямо перед собой.
– Сэр!
– грозно гаркает старший сержант.
– Сэр...
– повторяет солдат.
– Утром сегодня брились?
– спрашивает полковник.
– Не... сэр!
– Почему нет?
– Не бреюсь, сэр.
– Как?
– Года не вышли бриться.
– Сэр!
– свирепо гаркает старший сержант.
– Сэр...
– повторяет солдат.
– Года?..
– Голос
– Наложить взыскание, сержант! говорит он и проходит дальше.
Батальон, не шелохнувшись, глядит прямо перед собой. Он видит, как полковник, два офицера, старший сержант шагают друг за другом обратно. Старший сержант останавливается там, где ему положено, и козыряет спине полковника. Полковник вскидывает стек к фуражке и быстро проходит в сопровождении двух офицеров к той самой двери, из которой он вышел.
Старший сержант снова поворачивается лицом к батальону. "Смирно!" гаркает он. Неуловимое движение пробегает по рядам, неуловимо предваряющее тот влажный и тупой звук, который, не успев возникнуть, тут же и замирает. Стек старшего сержанта уже не зажат под мышкой, теперь он опирается на него, как это делали офицеры. Взгляд его некоторое время блуждает но первой шеренге строя.
– Сержант Канинхэм!
– произносит он наконец.
– Сэр?
– Записали фамилию этого рядового?
Молчание - оно длится чуть больше, чем краткое мгновенье, чуть меньше, чем долгое мгновенье... Затем сержант откликается:
– Какого рядового, сэр?
– Вашего солдата, - говорит старший сержант.
Батальон стоит неподвижно. Дождь тихо моросит в грязь, как будто он уже выбился из сил и не может ни пойти сильней, ни остановиться.
– Вашего солдата, который не бреется, - говорит старшина.
– Грей, сэр, - отвечает сержант.
– Грей! Выйти из строя! Сюда!
Солдат Грей выходит не спеша из рядов, невозмутимо проходит перед строем, его шотландская юбка набухла, потемнела, обвисла, как намокшая попона. Он останавливается против старшего сержанта.
– Почему не брились утром?
– спрашивает старший сержант.
– Года мне еще не вышли бриться, - отвечает Грей.
– Сэр, - добавляет старший сержант.
Грей неподвижно смотрит куда-то поверх плеча старшего сержанта.
– Говорить "сэр", когда разговариваете с унтер-офицером первого класса, - отчеканивает старший сержант.
Грей упрямо смотрит мимо его плеча, его лицо под шапочкой без козырька бесчувственно к холодным струям дождя, как будто оно из камня.
Старший сержант повышает голос:
– Сержант Канинхэм!
– Сэр?
– Наложить взыскание и за неподчинение тоже.
– Слушаюсь, сэр.
Старший сержант снова глядит на Грея.
– А уж я позабочусь, не миновать вам штрафного батальона. Становитесь в строй!
Грей не спеша поворачивается и возвращается в строй. Старший сержант провожает
его взглядом. Он снова повышает голос:– Сержант Канинхэм!
– Сэр?
– Вы не записали фамилию этого рядового, как вам было приказано. Еще раз повторится - сами попадете под взыскание.
– Слушаюсь, сэр.
– Выполняйте!
– Да чего же это ты не побрился?
– спрашивает Грея сержант. Они уже вернулись в барак - каменный сарай с облупленными стенами, куда не проникает свет, - и теперь сидят на корточках вокруг жаровни в спёртом, пропахшем мочой воздухе, на мокрой соломе.
– Ты же ведь знал, что у нас нынче проверка!
– Годами я не вышел, чтобы бриться, - отвечает Грей.
– Да ведь ты же знал, что полковник тебя все равно заметит?
– Не вышли мне года, чтобы бриться, - упрямо и невозмутимо повторяет Грей.
III
– Вот уже двести лет, - говорит Мэтью Грей, - каждый день, кроме воскресенья, корабли идут вверх по Клайду или выходят из его устья, и не было еще на Клайде такого корабля, в котором гвозди не забиты руками Греев.
Нагнув голову, он смотрел на юного Алека поверх очков в стальной оправе.
– И даже в их безбожные праздники мы клепаем и пилим. А коли можно было бы склепать корпус корабля в один день, это сделали бы мы, Грей, - добавил он с суровой гордостью.
– И вот теперь, когда ты уже подрос и сам можешь пойти на верфь с дедом, со мной и стать рядом с мужчинами и тебе дадут в руки молоток и пилу, ты мог бы работать наравне с нами...
– Будет тебе, Мэтью!
– вмешался старый Алек.
– Малый и сейчас орудует пилой не хуже нас и гвоздей может забить в день не меньше, чем ты или даже я.
Мэтью не обратил внимания на слова отца. Он продолжал говорить, медленно, рассудительно, поглядывая на старшего сына поверх стальной оправы.
– А ведь Джону Уэсли нужно еще два года расти, а Мэтью - и все десять, а деду уже много лет, гляди, скоро совсем состарится...
– Да будет тебе, Мэтью!
– сказал старый Алек, - какие мои годы, всего-то шестьдесят восемь. Выдумал тоже малого стращать, что дед в богадельню попадет, пока он прокатится в Лондон. Чего там! Все это к святкам кончится.
– Кончится оно к святкам или нет, - сказал Мэтью, - только Греям-корабелыцикам нечего делать в этой войне англичан!
– Постой-ка ты!
– сказал старый Алек.
Он поднялся, подошел к шкафчику возле камина и вернулся на свое место со шкатулкой в руках. Шкатулка была деревянная, потемневшая и стертая до глянца от времени. Углы у нее были обиты железом, а спереди висел огромный замок, который и ребенок мог бы открыть простой шпилькой. Он порылся в кармане и вытащил ключ, такой же огромный, как и замок. Открыл шкатулку и бережно вынул оттуда маленькую коробочку с бархатной крышкой, как для ювелирных изделий. Внутри на атласной подушечке лежала медаль - бронзовый кружок на красной ленте. Крест Виктории {1}.