Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)Забытая палеонтологическая фантастикаТом X

Теперь острова слились в материк. Нити воздуха и земли связывали их. Это был первый, еще не построенный, но открытый телефон, телеграф, которым овладела жизнь. Невероятно расширилось место, занимаемое каждым живым существом, в каждой клеточке которого теперь шла работа, поглощавшая и тратившая в тысячу раз больше энергии, чем ленивая жизнь мезозойских чудовищ.

Жертвам и убийцам приходилось сражаться несравненно острейшим оружием. Расходуя много, они много требовали. И земля однодольных и двудольных цветковых накрывала им стол гораздо сытнее и роскошнее тощей трапезы споровых. Эту пищу надо было уметь взять. И зубы пасущихся в лугах, четверной желудок жвачных, все строение травоядных, зерноядных и плотоядных сделалось самым совершенным прибором для этой цели. Травоядные передавали дары растений хищным, претворив эти дары в ткани своего тела. Так кормили всех леса и травы великой весны.

Но не только ростом, бегом, стройностью и чуткостью была отмечена эта жизнь. Чтобы владеть оружием ее борьбы, был нужен мозг. И впервые он стал в ряду средств самого яростного нападения и самой грозной и упорной защиты. Сильный должен был стать умным. Сквозь темные инстинкты прорывались первые проблески разума. Исполины цветущей земли, те, кого голод вечно гнал за добычей и бросал на других исполинов, стояли высоко по развитию мозга. Это было еще одно их отличие от чудовищных рептилий. Победители жизни самой многообразной, самой цветущей, ускользающей, как ветер, и грозящей с тысячи сторон, они превосходили, по-видимому, сметкой и хитростью современных, более слабых их потомков — млекопитающих, разреженных великим оледенением, как превосходили силой и ловкостью.

Стаи огромных волков вели сложную охоту на чутких антилоп и сторожких трехпалых лошадей, бесшумно обходя их, выставляя дозорных и пугачей, чтобы гнать добычу по ложному следу. Хищники старались не дать травоядным воспользоваться их точным знанием местности. Черепная коробка гигантских тигрообразных была широка. И динотерии с мастодонтами, как после мамонты, умели распорядиться своим хоботом как пращей и как рукой, как удав пользуется своими кольцами и как птица, строящая гнездо, своим клювом. Они знали дороги своих кочевий, и вожаки возвращались в места самых сытых и лакомых пастбищ как раз к тому времени, когда наливались соки, вырастали болотные вкусные травы, укреплялись молодые корни.

В ту пору, не дойдя до Европы, остались жить в Азии огромные и странные животные. Остатки их нашли в Тургайской области и в Индии. Им дали имена индийских богов — браматерий, вишнутерий, индрикотерий, сиватерий. Они были соперниками хоботных. Индрикотерий не уступал ростом динотерию. Он имел слоновьи ноги-колонны, толстую броню и морду носорога, но тело и шея у него были стройнее и напоминали несколько лошадь. Огромный череп сиватерия носил две пары рогов. Они лопатообразно расширялись на вершине, от них шли боковые выросты в роговых чехлах, как у антилоп. По равнинам Индии, у ног гигантов, бродили первые стада быков.

И когда утро озаряло этот мир, показывались обезьяны. Они жили почти по всей земле. Обезьяны с красными задами и лисьими мордами карабкались по камням. Маленькие качались на ветвях.

Одна стояла у группы деревьев, окружавших скалу. Потом она выпрямилась, придерживаясь руками. Она озиралась, и на пояснице ее позвоночник по-человечьи образовал изгиб. Она была ростом с низкорослого мужчину, волосата, длиннорука, широкогруда, с низким лбом на сморщенном лице. Она посмотрела на солнце, подымавшееся над зубчатыми горами.

И внезапно дриопитек запел, как поют сейчас гиббоны. Начавши с низкого ре, он урчаще, полутонами, пробежал хроматическую гамму вверх и вниз. Он пел, покачиваясь, устремив неподвижно глаза.

И оборвал пение. Его уши шевельнулись, нечто послышалось ему на опушке леса, где хитрость и ловкость одни оберегали его жизнь. И, быстро ставя ноги, схватываясь пальцами, он очутился в густом сплетении ветвей, среди кокосов, тяжелых, как камни. Он сорвал один из них и подержал в волосатой руке.

Пронзающий, как сабля

Так оказалась вытесненной фауна примитивных млекопитающих, тяжеловесная фауна амблипод с грузными копытами и креодонтов с зубами кротов и кенгуру. Она разделила судьбу, на которую некогда сама обрекла фауну сумчатых.

В давно прошедшие времена, у рубежа мезозоя, рухнул мост, соединявший Австралию с великой сушей севера. Он разбился на осколки островов, образующих ныне Малайский архипелаг. Сумчатые и еще более древние, чем они, яйцекладущие однопроходные сохранились в Австралии. Этот пятый материк, маленький, как остров, с его эвкалиптовыми лесами и речонками-«криками», наглухо отгородил их от огромного, неспокойного мира.

Там, на великой суше, скрещивались пути сотен тысяч рас. Словно незримые, тугие нити пронизывали всю ее, связывая полярные льды с тяжелым зноем тропиков, пустыни нагорий с плодородными равнинами, леса с саваннами и снежные шапки вулканов с низкими взморьями.

Убежище было пусто, обозримо и гостеприимно открывало свои скупо отмеренные просторы для сумчатых. Они заняли его, состязаясь с однопроходными и с гигантскими нелетающими птицами, сохранившими мозг рептилий.

И как всегда в условиях умеренного, домашнего состязания на свободном месте они породили ветви степные и ветви лесные, древесные и роющие, плотоядные и питающиеся стеблями и листвой, гигантов ростом с буйвола и пигмеев. И каждая ветвь как бы обезьянничала по своему внешнему виду соответственную ветвь высших млекопитающих, развившихся на великой суше уже после ее отделения от Австралии, — настоящих хищных, травоядных, грызущих, лазающих. И несмотря на это внешнее, самостоятельно приобретенное ими сходство, все австралийские ветви оставались сумчатыми, ибо в общем своем развитии им незачем было идти дальше, чем требовала этого их домашняя конкуренция друг с другом.

Теперь, когда пробиты бреши в заборе австралийского питомника и человек вольно и невольно завез туда первых северных млекопитающих, сумчатые быстро вымирают. Сумчатый волк, кенгуру и сумчатая крыса не могут устоять перед собакой и волком, свиньями и лошадьми, кроликами и крысами.

Когда раннетретичная фауна была побеждена на всей земле, остался также один участок, где долго еще ее современники, невредимые, продолжали развиваться. Это Южная Америка.

Правда, ее не сравнить с австралийским заповедником. Она больше, а узкий Панамский перешеек то скрывался под волнами океана, то возникал. Но все же шум внешнего мира в течение миллионов лет только заглушенно доносился сюда.

Тут, в тропическом парнике, подымались девственные леса, перевитые лианами. Пышные пампасы Патагонии тянулись южнее их. Скрип деревьев раздавался на опушке. Их качали гиганты, охватив лапами стволы. С первого взгляда они казались воскресшими игуанодонами. Как и у тех — толстый короткий хвост и мощные задние лапы. Они сидели на корточках, на треножнике лап и хвоста. Жесткая медвежья шерсть одевала тело, а маленькая голова доставала крону дерева. Это занятие, смешное и страшное раскачивание деревьев, длилось часами. Самые большие, мегатерии, трудились над лесными колоссами или крупными их ветвями. Другие, поменьше, брались за молодняк. Треножники казались врытыми в землю. Ни одного движения жизни, кроме равномерного качания торса, не подметить в этих неуклюжих, будто окаменевших телах.

И временами ствол с треском надламывался. Чудовищное животное отстранялось с пути его падения. Оно делало это медленно, сучья задевали его дубленую кожу.

Вот одно не успело увернуться, тяжелый ствол проломил ему череп. Оно испустило короткий, резкий крик, будто провели ножом по тарелке.

И, медленно осев на передние лапы, зверь с раскроенным черепом заковылял. Его рана свалила бы и слона. Но она не могла парализовать движение членов исполинского тихохода, словно ленивая жизнь обособленно теплилась в них. Вероятно, он почти не чувствовал и боли. Позже раздробленные кости срастутся, и череп, найденный в Южной Америке, будет поражать геологов…