Всю зиму каждый вечер в половине седьмого Гвюдфиннур Гисласон снимал с двери конюшни висячий замок, толкал дверь ногой и входил внутрь. В отличие от Гвюдфиннура многим пришлось бы нагнуться, чтобы пройти в эту дверь.

В руке он неизменно держал молочное ведро. В непогожие зимние дни, когда Гвюдфиннур выходил из дома на жгучий мороз, ветер рвал ведерко из рук. Снежные бураны были здесь частые гости, ведь поселок стоял на берегу океана. Половина седьмого – время дойки, но в ведерке Гвюдфиннура было не парное молоко, а два крутых яйца, которые жена перед самым его уходом доставала из котелка.

От дома до конюшни было неблизко, иной раз по пути люди заговаривали с ним, и тогда Гвюдфиннура охватывало непонятное беспокойство, он старался поскорее распрощаться и торопливо уходил прочь. В прежние годы его никогда таким не видели. Чтобы отделаться от ребятишек, которые так и вились вокруг, Гвюдфиннур совал им мелкие монетки; поднимать на них руку он считал ниже своего достоинства, лишних слов тоже не любил тратить, ибо по натуре был молчалив.

Успокаивался Гвюдфиннур, только заперев изнутри дверь конюшни. Тогда он мог быть уверен, что в ближайший час его не потревожат. Он вечно был укутан с головы до ног – за этим следила жена, – но, когда заходил с мороза в конюшню, его всякий раз охватывало приятное тепло.

Некоторое время он спокойно стоял у двери, вдыхая лошадиный запах, запах сена, пола, торфяных стен и прислушиваясь к звукам в стойле, – спокойно стоял там, ощущая в темноте близость своего коня. Порой снаружи Доносились завывания бури, и тогда Гвюдфиннур испытывал неизъяснимое чувство надежности.

Постояв у двери, он клал ведро на старый ящик, снимал со столба масляную лампу, зажигал спичкой фитиль и вновь вешал лампу на столб. Золотой отблеск ложился на гнедого, на его упругий круп, массивный загривок, освещая стены, стропила, и в конюшне становилось еще уютнее.

Гвюдфиннур не торопясь принимался за работу, он всегда стремился как можно дольше побыть в конюшне: хлопал гнедого по бокам, гладил по спине, чесал ему шею, нашептывая ласковые слова, задавал коню невероятные вопросы и сам же отвечал за него.

Вволю поласкав гнедого, Гвюдфиннур ворошил сено в яслях, остатками его посыпал пол, потом шел с фонарем к сеновалу и готовил новую порцию корма. Затем подставлял под кран ведро, струя воды гулко стучала по дну. Пока ведро наполнялось, он чистил коня скребницей.

Все это занимало невероятно много времени, словно в каждом движении Гвюдфиннура скрывалась какая-то весть для коня, словно Гвюдфиннур священнодействовал у католического алтаря.

Почистив и напоив коня, он доставал из ведра яйца, клал их на ладонь, обирал скорлупу и бросал ее в ведро. Гнедой всегда следил за его движениями, и Гвюдфиннуру казалось, что глаза его светятся благодарностью и радостным ожиданием. Затем он подходил к жеребцу, осторожно брал его левой рукой под уздцы, а правой совал яйца в теплую морду коня, бормоча при этом ласковые слова. В мгновение ока лакомство исчезало во рту гнедого, ведь Гвюдфиннур стал приучать коня к этому с осени, сразу после того, как купил его.

Скормив гнедому очередную порцию яиц, Гвюдфиннур каждый раз чувствовал, что еще на шаг продвинулся к заветной цели, которую он хранил в тайне. Он был скрытный человек, даже жена ничего не знала о его планах. Конь должен победить на очередных скачках, устраиваемых в поселке. Никто не подозревал, о чем мечтает Гвюдфиннур; за ним никогда не замечали честолюбия – даже в комитете он не занимал никакой должности – и не считали его большим знатоком лошадей. И вдруг, совершенно неожиданно, он договаривается о покупке этого гнедого. Гвюдфиннур прослышал, что продается скаковая лошадь, которая, правда, еще ни разу не участвовала в бегах, но не надо было быть пророком, чтобы предсказать, каких результатов она добьется при хорошем уходе. И вот в середине октября, тайком, никому ничего не сказав, Гвюдфиннур сел в автобус и отправился в деревню, в кармане у него лежали две тысячи крон, снятые со сберкнижки. Вскоре после этого Гвюдфиннур привез коня домой и тотчас забил всех своих овец, чтобы покупать поменьше сена. Затем он перестроил сарай и нарек коня Победителем, по-прежнему не говоря никому ни слова.

Жене его начинание показалось весьма сомнительным, она заметила, что иметь лошадь – слишком большая роскошь, от овец хоть какая-то польза была, а тут что? Безрассудная идея, иначе не назовешь. Но когда Гвюдфиннур по обыкновению спокойно ответил: «Это ясно как день, моя дорогая» – и замолчал, она перестала корить его и каждый день беспрекословно варила для коня пару крутых яиц.

По пути из конюшни домой Гвюдфиннура опять окликали, он вступал в беседу и охотно толковал и о погоде, и о дороге – если погода позволяла.

Так прошла зима. Гвюдфиннур каждый вечер – и в вёдро, и в ненастье – снимал в половине седьмого замок с двери конюшни. В полупальто и резиновых сапогах он выходил навстречу буре с молочным ведерком в руках, а несколько раз, когда бушевала особенно сильная метель, пробирался к конюшне, утопая в сугробах.

Время скачек приближалось. В начале весны Гвюдфиннур стал ездить на прогулки верхом вокруг поселка. Люди говорили, что жеребец слишком откормленный, но, очевидно, это все-таки хорошая скаковая лошадь. А кое-кто утверждал за спиной у Гвюдфиннура, что он наверняка хочет выставить ее на скачках.

Когда позволяли обстоятельства и Гвюдфиннур был уверен, что его никто не видит, он пускал Победителя вскачь, и тот шел превосходно. Гвюдфиннур был человек практичный и всегда остерегался опрометчивых поступков, поэтому он решил сам не выступать на скачках. Решение вполне разумное, ведь он не был ни опытным, ни ловким наездником. По этой причине он написал в деревню своему хорошему знакомому – звонить по телефону ему не хотелось, чтобы раньше времени не привлекать к себе излишнего внимания, – и попросил его быть жокеем. Тот сразу согласился в вскоре приехал посмотреть на коня. Вместе они выехали из поселка, и, после того как будущий жокей немного поездил на Победителе, Гвюдфиннур спросил, что он думает о коне. Тот ответил:

– Жирноват немного, но жеребец хороший. Другим следует его остерегаться.

Гвюдфиннур и виду не показал, как он доволен ответом. Согласно договоренности, знакомый должен был забрать гнедого с собой, хорошенько объездить его и привезти обратно за день до скачек.

В отсутствие Победителя все вокруг казалось Гвюдфиннуру безрадостным. Он часами сидел в конюшне или шел на скаковую дорожку посмотреть, достаточно ли она ровная, собирал на ней камешек по камешку и выбрасывал прочь. Лошади могут споткнуться и упасть, если такая галька попадет им под ноги на полном скаку. В то же время Гвюдфиннур заказал себе бриджи, подшитые кожей.

Накануне скачек, которые устраивались в третью субботу июля, знакомый Гвюдфиннура вернулся с Победителем в поселок. Конь заметно сбавил в весе.

– Ведь ему пришлось изрядно потрудиться, – заметил жокей. Они поставили лошадь в конюшню, и. когда друг вышел из сарая, Гвюдфиннур шепнул что-то Победителю на ухо. Никто не знал, что он сказал коню, наверное, то же самое, что Один шептал Бальдру.

Вечером по радио объявили о скачках, назвали некоторых лошадей, участвующих в бегах, и среди них упомянули Победителя и его хозяина Гвюдфиннура Гисласона. Впервые имя Гвюдфиннура Гисласона прозвучало по радио в официальной передаче. Гвюдфиннур, казалось, не обратил внимания па объявление, хотя и сидел рядом с приемником, но жена поняла, что была неправа, упрекая его за то, что он обменял овец на скаковую лошадь.