Победный день

– Идите, дети, мы отвезём, – глухо произнёс мастер, отлично понимая, что этих троих теперь надо поддерживать, – они лишились самого важного человека в жизни.

– Спасибо… – прошептала Надя, чувствуя горе младших.

Осознать, что мамы больше нет, девушка не могла. Теперь мам Зину увозили на Охтинское кладбище, куда, наверное, однажды увезут и их. Для Маши это оказалось ударом намного более тяжёлым, чем даже для Нади, что было заметно. Но постепенно всё возвращалось… Голод, холод, яростный голос Ленинградского радио и Гриша, отдававший Маше почти весь свой хлеб. Надежда поражалась: как жил мальчик? За счёт чего? Но он жил, жил, согревая девочку и давая какую-то уверенность и ей самой.

Едва стоя за станком, качаясь от голода и от усталости, Самойловы вытачивали болванки снарядов, надеясь на то, что рано или поздно Блокада закончится. Придут наши, прогнавшие уже немца от столицы, и будет много хлеба. Маша будто бы забыла всю историю, которой их учили в далёкой уже бывшей жизни. Оставалась только надежда. Слушая Ленинградское радио, желая отомстить фашистам за всё, что они натворили: за детские маленькие тела, за бомбы, падающие с неба, за… за всё, они работали. Выстаивая смены, вытачивая такие нужные фронту снаряды, трое постепенно становившихся дороже друг другу людей приближали Победу.

На фоне трупов на улицах, исчезновения эмоций, постоянной усталости и голода, они чувствовали всё более тесную связь друг с другом. Надя любила слушать сказки про «будущее», в чём-то страшные, в чём-то немыслимые. Гриша же знал, что должен сделать даже невозможное для того, чтобы Маша и Надя жили, и втихомолку отдавал часть своего хлеба девочке, отлично понимавшей, откуда берётся тот хлеб, но… Маша не могла найти в себе силы отказаться от дополнительного кусочка, чувствуя Гришу почти родным, – ведь он её спасал. Надя тоже видела это, но ничего сделать не могла – мальчик был упрямым.

«…О том, чтоб не прощала, не щадила,

чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,

ко мне взывает братская могила

на охтинском, на правом берегу» 6

И будто вторя злым, яростным строкам Ольги Берггольц, Маша и Гриша точили снаряды, буквально представляя, как они будут рвать тела проклятых фашистов. Просто на куски будут рвать, за всех! Но даже на ненависть сил не хватало, усталость всё нарастала. Маша понимала – рано или поздно она упадёт у станка, как Ритка из второго цеха, и её увезут на саночках в последний путь. Сожаления не было. Ничего не было, только снаряды, завод, хлеб и воздушные тревоги. И Гриша. Гриша, отдававший ей свой хлеб.

6

Ольга Берггольц.

– Надька, – позвал мастер старшую Самойлову. – Кинотеатры открылись, вот тебе билет.

– Дойдём ли… – прошептала девушка.

– Дойдёте, – понял её немолодой мужчина, похожий на скелет, как и все они. – Сейчас цех организуем, и пойдём все вместе.

– Спасибо, – тихо произнесла Надя, промеряя глубину борозды. До нормы оставалось ещё три заготовки, а там можно будет и отдохнуть – чуть-чуть, совсем немного. Отдохнуть, съесть кусочек хлеба, посмотреть, как там младшие.

Дойти было непросто, но они дошли. В промёрзшем кинотеатре показывали минувшее время. «Ленинград в борьбе» – так называлась картина. Недоумевая, зачем фильм показывают им же, Маша, прижавшись к Грише, смотрела, узнавая, в том числе и знакомые места. Глядя на упрямо идущих людей, Самойловы вдруг поняли – они выжили, город выжил, не смогли его задушить проклятые фашисты. А ещё стало понятно: то, как они боролись и выжили, увидит вся страна. Вся огромная страна будет смотреть на них, и только от этой одной-единственной мысли становилось теплее на душе.

Женский голос из репродуктора рассказывал им о том, что Гриша с Машей видели и сами, но он делал главное. Самым важным было понимать – они не брошены, не одни! И Самойловы понимали это. «Дорогой жизни» шли в осаждённый город драгоценный хлеб, горючее, металл… Каждый день сквозь метели, огонь и дым героические люди везли жизнь Ленинграду. Политработники, днём так же стоявшие у станков, а вечерами рассказывавшие измученным людям о том, что страна борется, тоже давали надежду: придёт день – и Блокада падёт, придут наши. С этой надеждой девочка жила, а Гриша точно знал, что да – падёт, но до тех пор ещё много дней и ночей. И с этой надеждой они вставали каждый день, с трудом, боясь привычного удара холода, вставали и шли к своему станку.

Ещё они разговаривали. О том, что было до войны, и мечтали о том, что будет, когда придёт Победа. Волшебные, сказочные мечты о том, как счастливо станет жить, когда прорвут Блокаду. Но Гриша и Маша как раз пришли из того времени, когда Блокады не было, правда, не существовало уже и Советской страны, боровшейся сейчас вместе со всеми… Мальчик отлично понимал – случись подобное в девяностых, и… Все бы задрали лапки.

– А ещё каша такая есть, «гурьевская» называется. Она как шоколадная, сладкая-пресладкая, – рассказывала Надя. Эти воспоминания заменяли им сказки на ночь, ведь самим младшим Самойловым вспомнить было нечего.

Маша мечтала о том времени, когда закончится война. Понимая, что без Гриши жить уже не согласна, девочка представляла себе будущее, когда они станут семьёй, погружаясь в свои волшебные сказки. Сильно изменившаяся Машенька, изменив тем самым и Гришу, мечтала о кружке тёплого, непременно тёплого молока, и о хлебе… С маслом и сахаром, как в рассказах Нади.

***

Где Маша простыла, Гриша не понял, но, надеясь поначалу, что это пройдёт, мальчик тем не менее старался отогреть девочку. Простуда всё утяжелялась, появился жар, но так как они все втроём ночевали на заводе, то девочку увезли в больницу, что давало какой-то шанс. Гриша дрожал за Машу так, что не мог ни о чём больше думать – только о ней. Ему было безумно страшно от мысли, что девочка не выживет. Потому после смены он с трудом, но доходил до больницы, чтобы помочь хоть чем-нибудь.

Сначала Маше было очень плохо, она балансировала буквально на грани, но в редкие минуты, когда приходила в сознание, девочка видела мальчика или слышала о нём от медсестёр, не прислушивавшихся к тому, о чём просила в бреду больная. Чего они только не слышали. Прогноз у истощённой Маши был сильно так себе, но Гриша где-то нашёл нужные травы, выкопав их из-под мартовского снега. Ради них он пошёл туда, где падали бомбы и снаряды, – на самую окраину города. Редкие в это время травы помогли, девочка медленно пошла на поправку.

– Не умирай, пожалуйста, – попросил Машу мальчик. – Без тебя не будет смысла жить.

– Я… не… умру… – ответила девочка, поражённая его словами. – Я… буду… всегда… И… ты… будешь… – говорить ей было очень тяжело, но Маша справлялась. Уже почти забыв жизнь до, девочка приняла себя новую, а также страну, завод и Блокаду.

Очень помогала Ольга Берггольц. Зовя, требуя – жить! – поэтесса непостижимым образом заставляла бороться. И Маша боролась, а Гриша… Он просто надеялся. Мальчик каждый день надеялся на то, что его девочка выздоровеет. И случилось чудо. По мнению врачей – почти невозможное. Не прошло и месяца, как очень слабая после болезни Маша встала на дрожащие ноги. Это был, пожалуй, праздник.

По некоему стечению обстоятельств в тот день стало теплее – наступала весна. Семья выжила, пережив самое страшное время. Надя радовалась вместе с ребятами, став очень тоненькой, хрупкой, но оставаясь живой. И она жила, как жили и мальчик со своей девочкой. Как жил несдавшийся город.

– Весной будет проще, – люди надеялись, мечтали об этом и очень ждали лета. Всем хотелось тепла, иногда даже больше, чем хлеба.

Казалось, самое страшное, ледяное время прошло, но с весной организмам нужно больше витаминов, а вот взять их было неоткуда. Маше было чуть попроще – в больнице кормили несколько лучше. Давали и молоко – соевое, и горькие витаминные напитки, пахнущие хвоей, а иногда даже сладкие, поэтому девочка смогла вернуться на завод, снова встав к станку.