Побег аристократа. Постоялец

— А я ее совсем не знаю…

Они замолчали. Докурив сигарету и не без труда затушив окурок в узкой медной пепельнице, она принялась ерзать, ища удобную позу, клала то правую ногу на левую, то наоборот — ее ноги в голубоватом полумраке купе выделялись очень резко, — потеснее вжималась в мягкую обивку спинки, но в конце концов просто положила голову на плечо своего спутника.

Это тоже было одно из тех воспоминаний, которые… Но нет! Не себя, а других он видел в такой позиции, десять раз, сто раз! Все пытался представить, что они сейчас чувствуют, и вот теперь он сам одно из действующих лиц, а молодой человек, что стоит в коридоре — из вновь прибывших, видно, сел в Тулоне, — и смотрит, прижав лицо к стеклу, — это прежний он.

А эта процессия, что тянется, толкаясь, по вокзальному перрону, потом наискосок через пути, медлительно, равномерно продвигаясь к выходу, это обшаривание всех карманов в поисках билетов…

— Уверяю вас, вы их засунули в маленький жилетный карман, тот, слева.

Она снова обратилась к нему на «вы». Зазывалы на ходу выкликали названия гостиниц, но Жюли их не слушала. Она взяла бразды в свои руки. Зашагала вперед, продвигаясь в толпе куда быстрее, чем он, а добравшись до выхода, тут же заявила:

— Багаж лучше сдать в камеру хранения.

У каждого из них имелось всего по одному чемодану, но ее чемодан был и впрямь довольно обременителен — тяжелый.

Таким образом, стоило им выйти за пределы вокзала, как они перестали походить на приезжих. Они сразу же направились к центру города. Стояла прелестная ясная ночь, кафе еще не закрылись. Вдали светилась вывеска «Казино у пирса», отражаясь в воде залива множеством огоньков.

Жюли смотрела вокруг без восторга и удивления. Она слегка подвернула ногу — подвел высокий каблук, — и с этого момента опиралась на руку своего спутника, но все равно оставалась ведущей. Тянула его за собой, не тратя лишних слов, с невозмутимостью муравья, следующего велениям инстинкта.

— Это, что ли, и есть пресловутая Английская набережная?

Кованые фонари, сияющие в черной пустоте. Просторная, уходящая вдаль набережная, вымощенная маленькой желтой плиткой, ее пустые скамейки, череда автомобилей перед дворцами и казино.

Женщину не ослепляло все это. Она шагала, мимоходом бросая взгляд во все переулки, что попадались на пути, наконец свернула в одну из улочек, оглядела сначала закрытые шторами витрины закусочной, потом заглянула в щель приоткрытой двери.

— Попробуем переночевать здесь.

— Это же кафе, — удивился он.

Но она указала на дверь под вывеской, на которой белыми буквами значилось: «Отель» — рядом с кафе, в том же здании. Они вошли в освещенный зал, Жюли устало плюхнулась на пурпурную банкетку, но поскольку здесь были люди, начала с того, что раскрыла сумочку, поднесла к лицу зеркальце и залепила себе рот красным.

Потом обернулась к господину Монду:

— Есть будете?

Они не пообедали в Марселе — за час перед отправлением поезда, когда можно было это сделать, ни он, ни она еще не успели проголодаться.

— Что у вас есть?

— Великолепные равиоли. А для начала, если не возражаете, луковый суп. Или бифштекс с кровью.

Несколько столов были заняты, за ними ужинали посетители; вскоре приборы поставили и перед ними. Хотя круглые электрические лампы светили ярко, в воздухе была разлита томная, словно бы хмельная усталость. Присутствующие говорили мало, ели сосредоточенно, будто трапеза являлась для них серьезным делом.

— Смотрите! В углу, слева… — шепнула она ему.

— Кто это?

— Не узнаете? Это же Парсонс! Один из трех братьев Парсонс, воздушных акробатов на трапеции. А с ним его жена. В английском костюме! Небось, никогда таких не носила, она в нем похожа на баночку для табака. Она в их номере заменила одного из братьев, Люсьена, он разбился в Амстердаме.

Самые заурядные люди. Этот малый, с виду лет тридцати пяти, напоминал скорее не циркача, а принарядившегося рабочего.

— Наверное, у них здесь представление… Глядите! Там, дальше, через три столика…

Внезапно воодушевившись — всю апатию как рукой сняло, — чтобы подчеркнуть важность происходящего, она снова и снова хватала своего спутника за руку, побуждая разделить ее восторг:

— Жанин Дор! Певица…

Последняя была жгучей брюнеткой. Волосы, черные как вороново крыло, ниспадали маслянистыми прядями по сторонам бледного лица, на котором выделялись громадные запавшие глаза, обведенные темными кругами, и кроваво-красный рот. Она восседала за столиком одна, трагическая, презрительная, и ела спагетти.

— Ей уже, наверное, больше пятидесяти… А она все еще может больше часа продержать зал в напряжении, только песнями, совсем одна! Люди слушают, затаив дыхание… Глупо упускать такой шанс! Надо бы пойти, попросить автограф…

Она вдруг вскочила и направилась к хозяину закусочной, сидевшему за кассой. Зачем, господин Монд не понимал. Их ведь уже обслужили. Он ждал. Смотрел, как она уверенно говорит что-то, потом хозяин взглянул на него, казалось, одобрительно, и она подошла к столу:

— Дайте мне квитанцию из камеры хранения.

Отнесла ее и вернулась:

— Есть свободный номер на двоих. Надеюсь, вас не стеснит?.. Да у них, может, и не нашлось бы двух одноместных… К тому же это могло бы показаться неестественным! О, гляньте! Те четыре девушки справа от двери… Это танцовщицы!

Жюли ела так же старательно, как в Марселе, но зорко посматривала вокруг, ничего не упуская из виду.

— Хозяин сказал, что сейчас еще не время… Только мюзик-холлы закончили работу, а казино и ночные забегаловки начнут закрываться не раньше трех. Вот я и думаю, не следует ли мне…

Он понял не сразу. На лбу молодой женщины прорезалась морщинка. По-видимому, она думала, как получить ангажемент.

— Кормят здесь хорошо и недорого. Да и комнаты, похоже, чистые.

Они допивали свой кофе, когда явился посыльный с сообщением, что их багаж прибыл и уже доставлен в номер. Жюли, несмотря на все тяготы минувшей ночи, больше не выглядела сонной. Острым взглядом проводила Жанин Дор, которая через маленькую дверь направилась к гостиничной лестнице.

— Они все здесь ночуют. Через час новые набегут…