Побег аристократа. Постоялец

Сам господин Барон, уплетая свои бутерброды, которые он макал в кофе, странно поглядывал на это зрелище, и мадам Барон, заметив это, дала ему три копченые рыбки.

— Господин Эли на полном пансионе, — не без гордости пояснила она.

— Он еврей! — проворчал господин Домб, ставя сковороду на огонь.

— А вы откуда знаете? Вам всюду евреи мерещатся. И что вам с того, если он еврей?

Домб со скучающим видом рылся в своей коробке.

— Чего вам еще не хватает?

— Масла.

— Я вам уделю немного. Но это в последний раз. Вам вечно чего-нибудь недостает, такой уж вы человек! Брали бы лучше пример с господина Моисея.

Он положил на сковороду кусочек масла, разбил туда же яйцо, а мадам Барон в это время закричала, выглянув в коридор:

— Господин Моисей! Пора!

А Домб, жаря свое яйцо, с презрением взирал на котлету, которая подрумянивалась рядом, кастрюлю с картошкой и еще одну — с брюссельской капустой, которая здесь появилась исключительно на потребу новенького.

— На какой факультет он поступил? — спросил Домб, садясь рядом с Антуанеттой.

— Он давно закончил учение.

Тут вошел Моисей, его волосы топорщились в буйном беспорядке, глаза, которые с самого утра не отрывались от черных букв на белой бумаге, воспалились. Он был польским евреем. Его мать, прислуга из Вильно, не могла присылать ему деньги на пропитание, и он учился на средства израильской миссии.

Моисей тоже посмотрел на неуместный прибор, спрашивая себя, куда бы ему приткнуться со своей коробкой, ведь сесть рядом с Домбом он не мог. Последний старался никогда не заговаривать с ним и даже демонстративно игнорировал его присутствие.

— Садитесь сюда, господин Моисей, — приветливо обратилась к нему мадам Барон, так как он был ее любимчиком. — Держу пари, что вы опять загасили огонь у себя в комнате.

Она знала: это из экономии. Моисей занимался в пальто, иногда еще и одеяло поверху набрасывал. Когда он спускался в кухню, руки у него всегда были как лед.

— Я вам кипятку подлила в чай.

Он себе яйца не готовил, ел только хлеб с маслом. Одной лишь мадам Барон — она ведь шарила во всех комнатах — было ведомо, что у него нет носков.

— Ума не приложу: неужто он до сих пор спит? — пробормотала мадам Барон, имея в виду Эли.

— Как бы там ни было, манеры у него странные, — буркнул Домб.

— Да хватит вам придираться к людям! Вы никого не пропустите, о каждом что-нибудь скажете дурное. А при этом по-вашему выходит, будто поляки на голову выше всех прочих смертных!

И крикнула, выглянув в коридор, да так громко, что ее зов эхом отозвался во всем доме:

— Мсье Эли! Ужинать!

Плутарх Валеско тоже еще не явился, но он обычно опаздывал, а порой и вообще не приходил. Все знали, что у него есть в городе любовница.

— Похоже, господин Эли тоже еврей, — вздохнула мадам Барон.

— Левантийский, — уточнил Моисей. — Это разные вещи.

— Почему?

— Трудно объяснить. Но все равно: левантийский еврей — это совсем другое.

— Правда, он очень смуглый, а вы скорее блондин…

В коридоре послышались шаги. В застекленную дверь постучали. Вошел Эли Нажеар. Его в первый момент ослепил яркий свет и поразила такая концентрация жизни на столь маленьком пятачке.

— Моих постояльцев вы уже видели, не так ли? Разрешите вам представить моего мужа, он государственный чиновник, служит в железнодорожном ведомстве.

Господин Барон встал, церемонно протянул руку и потеребил свои сивые пышные усы. Свой пристежной воротничок он снял, и стала видна медная пуговка рубашки, блестевшая на его шее.

— Садитесь, мсье Эли. Вы, наверное, проголодались. С самого утра ничего не ели…

И он уселся в конце стола, напротив господина Барона. В этом сквозило что-то значительное, будто он вступал во владение… Домб, устремив взор в пространство, дожевывал последний кусок хлеба. Антуанетта про себя отметила, какие у вновь прибывшего темные круги под глазами. Что до Моисея, он просто спросил:

— Полагаю, вы из Стамбула?

— Собственно, по происхождению я португалец. Но родился в Стамбуле. А вы поляк?

— Это я поляк! — встрял Домб, приосанившись с таким видом, будто заиграли его национальный гимн.

Тут в дверь, как ураган, ворвался Валеско, а с ним волна холодного воздуха и запаха духов.

— Я опоздал?

— Вы всегда опаздываете.

Он остановился, увидев, что новичок занял лучшее место и перед ним стоят подносики. Учуял аромат котлеты и овощей. Поверх голов послал Антуанетте вопрошающий взгляд.

— Хоть теперь не медлите, садитесь за стол!

Было очень жарко. Режущий яркий свет озарял кухню, стены которой были выкрашены масляной краской. Сотрапезники задевали друг друга локтями. Коробка Моисея теснилась вплотную к подносу Эли, и Домбу пришлось придвинуться поближе к мадам Барон, чтобы освободить место для Валеско.

Последний вытащил из кармана пальто пакет, набитый разного рода колбасными изделиями, потому что зарабатывал больше прочих и к тому же, когда деньги кончались, находил способ перехватить взаймы.

— Вы бывали в Румынии?

— Я прожил год в Бухаресте, — отвечал Эли.

— Какой город! А Констанца! Здесь изо дня в день, год за годом шлепаешь по грязи…

— Тогда зачем вы здесь? — язвительно перебила мадам Барон.

— Не сердитесь. Спросите господина… Нажеар, так?.. спросите у него, возможно ли тут хоть какое-нибудь сравнение с Румынией. И там все можно иметь почитай что даром! Курица стоит несколько сантимов…

Эли чувствовал, что у него горят щеки. Его оглушали голоса этих людей, звяканье вилок и тарелок. Он не мог двинуться хоть на сантиметр, чтобы не толкнуть Моисея, сидящего справа, или Валеско — соседа слева. Голова не работала совершенно.

Медленно пережевывая свои овощи и мясо, он пялился на стол, на жестяные коробки, на бутерброды и чашки с кофе.

— Что вы привыкли пить? — осведомилась мадам Барон.

— У нас пьют раку. Вы, наверное, не знаете такого напитка. Я бы выпил воды…

Он ел без всякого аппетита. Нос весь горел. В висках стучало, как бывает, когда влезешь в слишком горячую ванну. Господин Барон, покончив с трапезой, отодвинул свое плетеное кресло от стола и развернул газету.

В общем, всяк занимался своим делом. Пока отец раскуривал пенковую трубку, головка которой достигала его груди, Антуанетта, пристроившись в уголке у печи, принялась мыть посуду.