Побег на Памир

Утренняя молитва была уже завершена, а до полуденной было еще достаточно времени, поэтому Голубая Мечеть приняла меня тишиной и прохладой. Невероятно красивые постройки, полностью покрытые бирюзовыми изразцами, афганского лазурита, приковывает взгляды и заставляет задуматься о том, насколько велик талант архитекторов и художников, трудившихся над этим чудом. В 1220 году первоначально построенную мечеть разрушили воины Чингисхана. Чтобы сохранить от поругания могилу захороненного здесь Абу-ль-Хасан Али ибн Абу Талиб аль-Хашими аль-Кураши его останки были заранее вынесены из мавзолея и спрятаны в укромном месте под толстым слоем земли. И только после ухода захватчиков извлечены и перезахоронены, а затем, на этом самом месте Султан Ахмед Санджар из династии сельджуков, восстановил мусульманскую святыню. Затем, уже в пятнадцатом веке, султан Хусейн Мирза Байкара перестроил здание, добавив к нему дополнительные постройки, и украсил комплекс лазуритом, превратив его в чудесный архитектурный ансамбль. С того момента «Голубая Мечеть» сделалась усыпальницей не только Господина Али, но и многих других выдающихся деятелей и правителей Афганистана.

Дойдя до мраморной плиты установленной в глубине здания, на которой начертано «Али — лев Аллаха», и под которой согласно преданию покоятся останки четвертого праведного халифа Мекки, я долгое время стоял перед нею мысленно вознося молитву, и советуясь со своим предком по поводу предстоящего мне дела. Наконец обернувшись, заметил, что помещение в котором я нахожусь абсолютно пустое, за исключением пожалуй священнослужителя, стоявшего у входа в него и обеспечивающего мое уединение здесь. Подойдя к нему я произнёс.

— Хазрат. Мне необходимо увидеть настоятеля Мавзолея «Хазрат Али».

— Как мне вас представить, ходжа?

— Ходжа Арслан Джахид Назари из Рода Карахан-ата.

— Пройдемте, уважаемый. Муфтий Ходжи Хафизулло Спецлай, примет вас.

Глава 26

26

И имя, и прозвище муллы, говорило о том, что он посвятил свою жизнь служению Аллаху. Приставка –улло говорила именно об этом, а прозвище Спецлай, хоть и звучало для ушей русского, или понимающего русский язык человека, несколько вульгарно, на самом деле означала — благочестивый.

Служитель провел меня по анфиладе помещений и наконец остановился перед дверью выкрашенной, как и все здесь в голубой цвет. Ударив по полотну двери несколько раз, и на мгновение замерев, он взялся за ручку двери, и открыл ее отходя в сторону, и показывая жестом, что я могу войти. Стоило мне оказаться за порогом, как дверь позади меня затворилась, и я как мне показалось оказался здесь в одиночестве.

Муфтий, принял меня в собственном кабинете, который больше походил на любой скорее европейскую приемную крупного руководителя какого-то предприятия. Во всяком случае мне это представлялось именно так. Длинный Т-образный стол, у «ножки» которого стояло по меньшей мере два или три десятка стульев. Широкий письменный стол, с письменным набором из темно-зеленого малахита, несколько папок для бумаг, и даже пара телефонов. Вот уж чего я меньше всего ожидал здесь увидеть, так это именно их. За десять лет своего здесь пребывания, увидел из впервые. Чуть в стороне стояло два шкафа с застекленными дверцами за которыми угадывались точно такие же папки для бумаг, две из которых находились на письменном столе.

За столом, в высоком деревянном полукресле сидел дородный благообразный бородатый мужчина, в национальной одежде Афганистана и в общем-то его вид, говорил о благочестии и готовности не только выслушать, но и помочь любому обратившемуся к нему, если бы не одно «но», делавшее его вид несколько легкомысленным, или скорее не совсем праведным, если можно так выразиться. От неожиданности я даже не смог сдержать себя и слегка улыбнулся, тут же постаравшись погасить неуместную здесь и сейчас насмешку. Впрочем, мужчина сидевший за столом, тоже улыбнулся в ответ и произнес:

— Знаю, о чем вы подумали уважаемый, ходжа, но вот уже третий день, как сломался кондиционер, и его никак не могут исправить. А здесь просто откровенно жарко, а я хоть и выгляжу бодрым и здоровым, но на самом деле это далеко не так. Все же как ни крути, а мне уде больше шестидесяти лет, и годы берут своё.

Дело в том, что на голове у Муфтия вместо тюрбана, красовалась маленькая белая шапочка — Такия, служащая основой для того самого тюрбана, именно на нее наматывают ткань «имаму» в результате чего и получается тюрбан, или чалма. Носить Такию отдельно без имамы считалось моветоном. Говорят, что когда-то сам пророк Мухаммед сказал следующие слова: — «Разница между нами и язычниками в том, что мы носим имаму** поверх калансувы***, поэтому мужчины-мусульмане должны носить обе части одежды или ни одну». И если подобное в какой-то степени простительно для крестьянина, то для муллы, это можно принять как нарушение заветов пророка. Хотя очень редко можно встретить крестьянина в чалме, разве что на какой-то великий праздник.

— Я, все понимаю, Хазрат. И прошу простить мою неуместную улыбку.

— Ничего страшного, ходжи, присаживайтесь где вам удобнее и поведайте мне о вашей проблеме.

Для начала я решил представиться, что между нами не было недопонимания.

— Я, Арслан Джахид Назари. Из рода Карахан-ата. — Произнес я. С этими словами, я снял с своего среднего пальца перстень и протянул его муфтию.

Уж если не доверять служителю ислама, тем более такого высокого ранга, то кому вообще можно довериться. Несколько удивленный, тот принял у меня перстень, и мне показалось, на какое-то время исчез из реальности, разглядывая находящееся у него в руках доказательство моей принадлежности к этому роду. Тщательно рассмотрев перстень со всех сторон, он достал из столешницы большущую лупу и какое-то время разглядывал что-то известное только ему в этом помещении. Если я о чем-то и знал, то только о том, что если посмотреть снизу под камень, то через находящееся там небольшое отверстие будут видны несколько букв, составив которые можно прочесть слово — Халиф. Но их видно и невооруженным взглядом. Видимо муфтию было известно что-то еще, что он искал, и похоже нашел на этом перстне. Мне тоже очень захотелось узнать, что же такого интересного там может быть, и потому я дал себе зарок, когда-нибудь, тоже вооружившись лупой попытаться что-то найти невидимое невооруженным взглядом.

— Да, перстень несомненно подлинный, хотя последний представитель этого рода, насколько я знаю погиб во время гражданской войны в Туркестане в где-то в 1920 году.

— Не совсем так, уважаемый мулла, перед тем, как отправиться в свой последний поход Курбаши Фардат Зияд-бек, Ахмед-оглы, предчувствуя свою скорую кончину, передал этот перстень, как и было завещано основателем рода, моему деду, от которого он перешел отцу, и совсем недавно ко мне. Сам же курбаши еще долгое время был жив и скончался после 25 Muharram 1350 хиджры (22.07.1931 г от Р.Х.), в возрасте шестидесяти девяти лет. Я лично предал его тело земле, в июле 1970 года, через тридцать девять лет после его кончины. А в советском Узбекистане, где я родился и жил первые пятнадцать лет своей жизни, не принято вслух говорить о своих предках, если не желаешь нажить себе неприятности. Тем более о таких, к роду которых отношусь я и до недавнего времени относился мой отец. Инна Ллилляхи ва инна илейхи раджиун (Воистину, мы принадлежим Аллаху, и к Нему мы вернемся)

— Как же произошло, что вы оказались здесь?

— Так случилось, что в тот год, опасаясь преследования из-за кровной мести, мне пришлось срочно покинуть Узбекистан, и бежать из Союза. В тот год мне было всего пятнадцать лет, а обстоятельства складывались так, что я не мог постоять за себя. В следствии побега, мне удалось добраться до границы с Афганистаном, и там в месте, которое я укажу несколько позже, состоялась моя «встреча» со своим прадедом. Тело, которого я и похоронил, по нашим обычаям прочтя над ним несколько строк из намаза, так как не знал на тот момент, никакой другой молитвы всевышнему. После чего продолжил свой путь и оказался здесь в Афганистане, где до сегодняшнего момента жил в Бахараке в семье теперь уже покойного Ахунд Хорезми. Бывшего Кази Бахарака.

— Что же, это многое объясняет, как и то, что Голубая мечеть, является усыпальницей деда основателя рода Караханидов, и я рад видеть перед собой не только его потомка, но и осознавать, что он не предал своих предков, а сумел совершить хадж, завещанный нам пророком. Так, что же вы, хотели мне сказать, молодой человек?

— Мне нужна встреча с Али Максуд Шахом, командиром Северного альянса.

Гражданская война в Афганистане к этому моменту дошло до такой стадии, что отдельные боевые отряды моджахедов, стали объединяться в более крупные соединения, чтобы вместе сражаться с оккупантами, захватившими родные земли. Али Максуд Шах, как раз и считался командиром такого соединения, называемого «Северным альянсом».

— О! Уважаемый, где я и где, Али Максуд Шах? Какое я имею отношение к нему? Я простой священнослужитель, посвятивший свою жизнь служению Аллаху.

— Да. А еще родной отец Али Максуд Шаха.

— Откуда, вам это известно, ходжа?

— Несколько лет назад, во время паломничества в по святым местам Мекки и Медины, у меня возникло сильное желание посетить пещеру Хира. Ту самую, где некогда наш пророк Мухаммед, уединившись получал первые откровения от архангела Джебраила. Посоветовавшись с местным настоятелем мечети, я провел в бдении одну из ночей, устроившись в пещере Хира. И там ко мне пришло видение, или произошла встреча, не знаю, какое понятие этому будет верным. Но я говорил со своим прадедом Зияд-беком, тем самым, тело которого я обнаружил при переходе из СССР в Афганистан и предал его земле. Именно он и приказал мне встретиться с вами, хазрат, и вашим уважаемым сыном. Для того чтобы сделать скромный вклад в дело освобождения Афганистана от орд захватчиков.