Побег обреченных

– Я имею в виду сам факт существования таких миров, – уточнил Астатти. – И их близость к Земле, представляющей собой своеобразную «матрешку». Кроме того, я совершенно уверен: одним из самых глупейших занятий является устремление к иным звездным системам с помощью всяких ракет и прочих механизмов, что противоречит как возможностям человеческой природы, так и элементарной экономической целесообразности. Лобовая схватка с пространством и временем – самоуверенный, тупой идиотизм. Вы, не сомневаюсь, сторонник той же концепции?

– Вы поняли меня верно, – согласился профессор.

– А вы меня, приходится сознаться, заинтриговали.

– Тогда нам остается пожать друг другу руки, – заключил Ракитин.

– Не возражаю. Однако – в какую же я влез аферу! – Астатти сокрушенно мотнул головой. – Впрочем, будет о чем вспомнить, если удастся из нее выкарабкаться…

В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Проснулся Рудольф Ахундович озабоченным, словно всю ночь его терзали неотвязные думы.

Хмуря брови, соорудил из оставшихся продуктов завтрак, затем отлучился на минуту, приведя за руку заспанную, потускневшую Жанну.

После, усадив честную компанию на нижние полати, объявил торжественно и запальчиво:

– Машина меня на вокзал встречат, вместе все едем. Ты, – он указал на помаргивающую артистку, – концерт обещала? Давай концерт, держи слова.

– Видите ли… – начала Жанна уклончиво, но он ее перебил:

– Обидеть хочешь – обижай, пожал ста! Но нехорошо делать станешь, знай! Лучше гюрза укусит пусть, здоровьем клянусь!

– Ладно, будет концерт, – изнуренно согласилась Жанна и дунула осторожно на дымящийся в тонком стекле стакана чай.

– Так – замычательно говоришь! – одобрил Рудольф Ахундович. – А-а-ммм… Саш-Миш тож со мной. Што глядеть друг в друг, зеркало есть! Со мной надо!

Ракитин, следуя совету, посмотрел в зеркало, обнаружив там человека с ввалившимися щеками, заросшими щетиной, потрескавшимися губами и взъерошенной шевелюрой. Пригладил волосы.

– Ас вертолетом… действительно серьезно? – спросил, кашлянув. – Если да, мы отблагодарим, имейте ввиду…

– Зачэм благодарим?! – возмутился Рудольф Ахундович. – Разве ты не друг? Так сидели, а теперь, как дипломат, слова нехороший…

– Пилота! – поправился Александр. – Что вы, честное слово! Пилота!

– Пилот?.. – смягчился Рудольф Ахундович, задумавшись. – Зачэм пилот благодарить? Работа есть, зарплат большой.

– Первый тост при первой же возможности, – сказал ему Ракитин, – я подниму за вас, Рудольф. Только налейте.

– И тост будит, и баран-шашлык. И плов, – посулил взволнованно хлебосольный попутчик.

– Но тут еще одна проблема, – сказал Александр.

– Какой проблем?

– В поезде едет один американец. Его переводчик запил и остался в Уральске. Так вот. Вчера он нас просил помочь ему с обустройством в городе…

– Амэриканэц? – удивился Рудольф Ахундович. – Живой, правда?

– Пока – да… Бизнесмен.

– Па-азнакомь, слюшай! Может, бизнес будет путем совместный усилий, а? Амэриканца бэрем!

Внезапно поезд провалился в темноту, тревожно вспыхнул свет. Жанна ахнула, но тут же и рассмеялась своему испугу – состав шел через туннель.

Уже были горы, и железные нити рельсов тянулись по разломанным коридорам их державных хором, и другое небо виднелось в окне – небо настоящей Азии, седой и солнечной, с ее шафранными соколами в синеве над снегом вершин, с ее весной в бело-розовом цветении абрикосов, айвы и гранатов, с черно-желтой землей ее животворной и мертвыми песками пустынь.

Ракитин приник к окну.

Незнакомый мир, менявшийся в квадрате рамы обрывочно и ежесекундно, вдруг остро напомнил то, что поведал ему Градов, описывая картины своих путешествий в Зазеркалье: те же чередующиеся пейзажи, дикие, со следами запустении или же реконструкций, зачинаний нового; люди, возникающие и сразу же уходящие в никуда, их навсегда чужая, непознанная жизнь. И так же, как тогда, в момент слияния их сознаний, мир и сейчас поверял ему чудовищно огромную в своем пространстве и раздробленную в человеческих судьбах суть, но тайный ее знак, знак творения, отличал все и всех.

За час до прибытия по вагону зашелестела суета сборов, парадоксально преждевременная, но и традиционная.

В Душанбе прибыли под вечер.

Распахнулись двери, и публика лихорадочно повалила на свободу.

Ракитин вышел из вагона одним из последних пассажиров. Проводница, стоявшая в тамбуре, неожиданно окликнула его:

– Слушай, Саш, возьми! – И торопливо сунула ему в карман куртки скомканную купюру.

– Да зачем ты… – начал Александр грубовато.

– Ладно! – отрезала она. – Знаю зачем. Бери.

– Да мы тебе сами заплатим! Мы же деньги нашли, представляешь! В рюкзаке бумажник затерялся…

– Ну, ладно тогда… А вообще ты… – Она замялась, подбирая непривычные слова. – Ничего… мужик. Я чувствую. Только делом займись. Вот я – работа, семья, дом… Понял? А ты?

– Э-эх! – неопределенно произнес Ракитин, почесав затылок, и отправился вслед уходящей по платформе троице.

– Может, и свидимся на обратном пути! – крикнула ему вслед проводница.

Он обернулся, кивнув. Боковым зрением отметил догоняющего его Астатти.

– Они спят, – шепотом доложил Пол. – А этот тип… ну, пометался там, в вагоне… Но с ним – порядок, я решил проблему… Однако, думаю, надо поторапливаться, скоро тревогу объявят…

– Надеюсь, ты его не убил? – проронил Ракитин в ответ.

– Я – гуманист, – сказал Астатти. – Хотя, наверное, не столько гуманист, сколько трус…

– Если ты трусишь перед богом, это не страшно, – откликнулся Александр.