Побег
Шрифт:
Посаженный во главе непомерно длинного стола, противоположный конец которого терялся во мраке, он замер, как бы прислушиваясь к словопрениям полковников и старшин… Он дремал, полуприкрыв глаза и на мгновение смежив очи. И временами с усилием вздрагивал, обращая сонный взор в ту сторону, где журчали баюкающие слова. Потом переставлял по столу локти, чтобы надежнее утвердиться.
Видимо, все-таки спал, потому что, уронив себя и встрепенувшись, не мог припомнить, на чем остановились полковники и почему продолжают говорить старшины, — когда так судорожно вскричал он, обожженный пощечиной… Ему мерещилось: он раскрыл объятия, беззащитный перед новой пощечиной, и губы мучительно дорогого лица гневно исказились. Полыхнуло пламенем золотых волос. Он узнавал ее и в огне, задыхался
Юлий вскочил или пытался вскочить, дернувшись за столом.
— Что с вами? — осекся Чеглок, не в шутку озадаченный. — Вы кричали?
Кричал ли он? Нет. Самым натужным, нечеловеческим напряжением он не сумел разорвать безмолвия — и сомкнулась трясина.
Все еще как будто бы вздрагивая, Юлий озирался.
Дальние концы палаты тонули во мгле. Угасли, погрузившись в ночь, окна. Факелы, наклонно укрепленные на стенах, тускло освещали развешанные там картины.
— Я просил всех удалиться, — помолчав, продолжал Чеглок с суховатой определенностью в голосе.
— Да-да, — отозвался Юлий. — Несомненно.
— Я счел возможным упомянуть волшебницу Золотинку.
Юлий отозвался только безмолвным взглядом.
— Она здесь, в земстве, — значительно продолжал Чеглок и опять замолчал, оставляя место для ответного замечания. — Дело наше не столь уж прочно. Оно было бы и вовсе безнадежно, если бы мы не имели на своей стороне выдающуюся волшебницу.
Чеглок, конечно же, не мог не заметить, что говорит один, не встречая отклика, и голос его поскучнел. Воевода смолк.
В обманчивой задумчивости Юлий замер, уставившись на темную, словно зеркало, столешницу, в которой отражались мутные огни факелов.
— Мы одни? — спросил он затем, оглядываясь.
— Мм… я думаю, так, — ответил Чеглок, нахмурив кустистые брови. Он не двинулся на помощь Юлию, когда тот снял со стены факел и нагнулся под стол, чтобы проследить за кинувшимися врозь тенями.
Юлий прошелся между столами и лавками, опуская огонь к полу и приседая. Но больно просторен оказался покой, слишком много тайн схоронилось по дальним его углам, где не исчезала вовсе, а только бегала с места на место темнота. Осмотр Юлий не закончил и вернулся к мрачно поджидавшему его воеводе:
— А что, Чеглок, когда-то я слышал про тайный лаз под рекой. Из Вышгорода на тот берег. Будто пигалики его проложили.
Воевода вздохнул, пожал плечами, все чем-то недовольный:
— Нету такого хода… Вы хотите видеть сейчас волшебницу?
Юлий замер.
— Да, господи! — словно очнулся он, с преувеличенной гримасой хлопнув себя по лбу. — А где принцесса Нута? Где вы ее разместили?
— Принцесса? — воевода с затруднением припомнил: — Собственно говоря… я давно ее не видел… Нет, не припомню… Определенно… С тех пор, как вы покинули стан, государь. И не помню, чтобы кто-нибудь мне докладывал. Осталась ли она на Аяти? Там теперь никого… Неладно как-то.
— Ну так, найдите, найдите, черт побери! И позаботьтесь об удобствах принцессы, — велел Юлий с неожиданным раздражением.
— Удобства принцессы… Безусловно, государь!
— А я переночую в предместье Вышгорода, — переменил разговор Юлий. — Я поеду один. Оставьте меня! — и он вручил озадаченному вельможе вполне бесполезный факел.
Кабак «Три холостяка» у подножия Вышгорода оказался забит военщиной — не продохнуть. Полки смешались: витязи и конные лучники (последние, естественно, без коней); копейщики в стеганных, покрытых железными бляхами жилетах, но без копий, которые по непомерной своей длине не умещались даже в просторном покое «Холостяков» и громоздились снаружи у входа, заслоняя окна. Все пили, дымили, стучали кружками, лапали не молоденькую уже подавальщицу, сновавшую между столами
с выражением застылого испуга на лице. Все ревели: Юлий — наш государь! За великого князя! — и, разбрызгивая пиво, тянулись кружками через столы: Юлию слава!Негде было отдохнуть взгляду. Разве на мирной купе игроков в кости, которые, устроившись подальше от очага — места небезопасного, потому что туда кидали обглоданные мослы, — не топали ногами, не размахивали руками и вообще не выказывали признаков помешательства, ограничившись приглушенным блеском в глазах — ими они так и шныряли по жирному столу, сопровождая раскатившиеся костяшки.
Со всех сторон так вопили «Юлий!», что Юлий, замешкав у порога, долго не мог найти, к кому обратиться, и остановился, после известных колебаний, на игроках в кости, представлявшихся основательными, склонными к сосредоточенности людьми. Что они и доказали, последовательно отвергая попытки Юлия обратить на себя внимание, пока одни беспалый кольчужник, потряхивая в покалеченной руке костяшки, не огрызнулся через плечо, что полковник Калемат вместе с великим государем Юлием проверяет дозоры вокруг Вышгорода.
— Ну, это сказки, — возразил Юлий.
Оглядываясь в поисках разумного лица, он приметил дородного человека на верхней площадке лестницы, которая вела в комнаты постояльцев, теперь, очевидно, переполненные. Надвинув на глаза шляпу, человек довольствовался своим покойным и созерцательным положением. Высоко над столами, опершись на перила, он, без видимого ущерба для себя, витал в воздухе, сизом от дыма и тяжелых запахов, пропитанном грубостью и неумеренным ликованием.
Расплывчатый очерк созерцателя имел в себе нечто призрачное. А скоро выяснилось, что в пьяном этом кавардаке нельзя положиться даже на ту толику определенности, которую ждешь и от призрака. Едва Юлий взбежал на дюжину ступеней вверх, созерцатель встрепенулся и с совсем не призрачной поспешностью отпрянул во мглу. Пока Юлий раздумывал, догонять ли, из левого темного прохода явился кабатчик Нетребуй в широкой, но короткой рубахе с вышивкой. Он начал было спускаться, когда узнал князя:
— Государь! — приглушенно воскликнул Нетребуй, ухитрившись изобразить все богатство испытываемых им чувств.
— Кто это был? — резко спросил Юлий, предупредив дальнейшие излияния. — Там, наверху. Этот… в шляпе, — нетерпеливо уточнил он. — Вот сейчас.
— Сейчас? — переспросил Нетребуй. Не глупый, приятного сложения человек. В меру упитанное лицо, вызывавшее мысль о благополучии, портила только жиденькая, какая-то неопрятная полоска усов над губами. — Сейчас? — он завел глаза кверху, в предуказанном направлении — туда как раз, откуда валила из комнат теплая ватага конных лучников. Они галдели на площадке, примеряясь к начинавшейся у ног круче. Конные лучники подумывали, как видно, спешиться перед трудным препятствием. А может быть, имели в виду открыть стрельбу не спускаясь.
Дородного человека в шляпе среди них не было, и кабатчик ничего больше не сказал, но посмотрел на государя с укоризной, безмолвно указывая, что вот эта вот ошалевшая от продолжительной скачки братия и есть для него «сейчас».
Да Юлий и сам уже сомневался в основательности своих подозрений.
— Ладно, — сказал он негромко, — пошли человека, чтобы разыскали полковника Калемата. Не нужно только шума…
Кабатчик приложил руку к сердцу.
— И вот что… Где бы нам с тобой потолковать? — и на этот раз собеседник не успел ничего иного, как приложить руку туда, где подразумевалось вместилище верности и услужливости всех кабатчиков — сердце. — Ты ведь местный, здесь родился, — продолжал Юлий.
— Помню вас, государь, вот таким, — сказал Нетребуй, в избытке чувств позабыв указать, каким именно. Не отмерил над ступенью лестницы рост маленького княжича, а сразу прижал ладонь к груди. Что, однако же, не вовсе лишено было смысла и в самом возвышенном духе выражало отношение Нетребуя к одинокому и задумчивому мальчику, когда тот был «вот таким» безотносительно к точным размерам его в локтях и пядях.
— Вы приходили сюда, государь, со своим дядькой Обрютой…
— Это он со мной приходил, — пробормотал Юлий.